Средневековая деревня и жизнь в рыцарском замке. В рыцарском замке Средневековая деревня и её

Участница революционного движения в России В.И. Засулич родилась 27 сентября (8 октября) 1849 года (данные Википедии) в деревне Михайловка Гжатского уезда Смоленской губернии в обедневшей дворянской семье. Отец Веры, офицер, умер, когда девочке было три года. Мать, оставшись одна с тремя дочерьми, вынуждена была отправить Веру к более обеспеченным родственникам - теткам в деревню Бяколово под Гжатском. Там и прошло детство Веры. В 1864 году она была отдана в московский частный пансион, где учили иностранным языкам и готовили гувернанток. После окончания пансиона, в 1867 году, Вера Засулич сдала экзамен на звание домашней учительницы и переехала в Петербург. Но не найдя работу по специальности и нуждаясь в заработке, Засулич в 1867-1868 годах работала письмоводителем у мирового судьи в Серпухове, а оттуда вернулась в столицу, где, устроившись переплетчицей, занималась самообразованием и мечтала о революционной деятельности.

Начав посещать революционные кружки, Засулич в конце 1868 года познакомилась с С.Г. Нечаевым, который безуспешно пытался вовлечь её в создаваемую им революционную организацию "Народная расправа". Засулич отказалась, считая его планы фантастическими, но, тем не менее, предоставила свой адрес для получения и передачи писем нелегалов. За письмо, полученное из-за границы для передачи другому лицу, Вера Засулич была арестована 30 апреля 1869 года. Около года в связи с нечаевским делом провела она в "Литовском замке" и Петропавловской крепости, в марте 1871 года была освобождена, но сослана в Крестцы Новгородской губернии, а затем в Тверь. В Твери Засулич вновь арестовали за распространение нелегальной литературы и выслали в Солигалич Костромской губернии, а оттуда - в декабре 1873 года - в Харьков, где она поступила на акушерские курсы.

В 1875 году, после окончания ссылки, Вере Засулич позволили жить под надзором полиции в Харькове. Она не собиралась прекращать революционную деятельность. Увлекшись учением М.А. Бакунина, Засулич перешла на нелегальную работу; летом 1875 года она вошла в народническую группу "Южные бунтари". Этот народнический кружок был создан в Киеве, но имел филиалы по всей Украине, объединяя около 25 бывших участников "хождения в народ". Вместе с другими "бунтарями"-бакунистами Вера Засулич пыталась с помощью фальшивых царских манифестов поднять крестьянское восстание в Чигиринском уезде Киевской губернии под лозунгом уравнительного передела земли. С целью пропаганды восстания она жила в деревне Цебулёвке Киевской губернии. Замысел "бунтарей" по подготовке восстания осуществить не удалось, в 1877 году организация была разгромлена, а Засулич, спасаясь от преследований полиции, выехала в столицу, где было легче затеряться.

Переехав в Петербург, Засулич работала в подпольной "Вольной русской типографии", тогда же вошла в общество "Земля и воля", которому эта типография принадлежала. Там же, в Петербурге, 24 января 1878 года, Вера Засулич совершила самое громкое дело своей жизни - покушение на жизнь генерал-адъютанта, обер-полицмейстера, петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова (1803-1889). Причиной этого стал приказ высечь в доме предварительного заключения студента-революционера Боголюбова (Емельянов А.С.), арестованного 6 декабря 1876 года за участие в демонстрации молодежи на площади у Казанского собора в Петербурге, а затем приговоренного к каторжным работам. Телесные наказания (запрещенные законом) к политическому заключенному Боголюбову были применены за то, что тот не снял перед Треповым шапку. Этот инцидент 13 июля 1877 года вызвал бунт в тюрьме, получил широкую огласку, о нем писали газеты. Трепов, несомненно, представлял себе, что инцидент с Боголюбовым может иметь серьезные последствия, и в тот же день дважды письменно обратился к известному юристу А.Ф. Кони с просьбой о встрече. Понимая, что градоначальник поступил незаконно, приказав высечь Боголюбова, А.Ф. Кони откровенно высказал ему свое возмущение его действиями в отношении не только Боголюбова, но и всех других содержавшихся там заключенных.

Трепов уверял, что сомневался в законности своих действий. Поэтому не сразу велел высечь Боголюбова, который ему будто бы нагрубил, а сначала зашел к Кони, чтобы посоветоваться с ним, как со старым прокурором, но, не дождавшись его, пошел к министру юстиции графу Палену, который и дал разрешение высечь Боголюбова. Далее в свое оправдание Трепов сказал: "Боголюбов здоров и спокоен. Я ему послал чаю и сахару". Комментируя это заявление, А.Ф. Кони писал: "Я не знаю, пил ли Боголюбов треповский чай и действительно ли он - студент университета - чувствовал себя хорошо после треповских розог, но достоверно то, что через два года он умер в госпитале центральной тюрьмы в Ново-Белгороде в состоянии мрачного помешательства".

В разных местах революционеры стали готовить покушения на Ф.Ф. Трепова, чтобы отомстить за своего товарища. Утром 24 января 1878 года Засулич пришла на прием к Трепову в здание Управления петербургского градоначальства (Гороховая ул., 2/6) и выстрелила ему из пистолета в грудь, тяжело ранив. Террористка была немедленно арестована. Имя стрелявшей быстро стало известно. По картотеке описаний в департаменте полиции проходила некая В.Засулич, дочь дворянина Ивана Петровича Засулича, ранее привлекавшаяся по делу Нечаева. Разыскали мать подозреваемой, на свидании она опознала в преступнице свою дочь Веру Ивановну Засулич.

В последнюю неделю января 1878 года весь Петербург обсуждал покушение на Ф.Ф. Трепова. Губернатор был плох, но вне опасности. Рассказывали, что на утешительные слова государя, навестившего Трепова в день покушения, старик ответил: "Эта пуля, быть может, предназначалась вам, ваше величество, и я счастлив, что принял ее за вас". Такое заверение очень не понравилось Александру II, государь больше у Трепова не был и вообще стал к нему заметно холодеть. Последнему обстоятельству, возможно, способствовали слухи об огромном богатстве, которое якобы имел градоначальник. Рассказывали, что, когда император поручил одному из своих министров успокоить пострадавшего обещанием обеспечить его семью, министр, в свою очередь, успокоил государя заверением, что градоначальник давно сам себя обеспечил и имеет весьма крупное состояние. Государь нахмурился и больше ничего не сказал.

В высших слоях общества распространялись слухи, будто Засулич - любовница Боголюбова, хоть она это отрицает, и ее покушение на Трепова - личная месть. На балу у графа Палена публику развлекали, предлагая посмотреть фотокарточки романтической преступницы, из-за любовника чуть не застрелившей бедного Трепова. Барышни-курсистки в темных платьях и старых шляпках бредили Верой Засулич, мечтали повторить ее подвиг - кого-нибудь "укокошить". По рукам ходило, старательно переписывалось, заучивалось и хранилось под девичьими подушками стихотворение:

Грянул выстрел - отомститель, опустился божий бич,
И упал градоправитель, как подстреленная дичь!

На самом деле Боголюбов даже не был знаком с Верой Засулич. Событие 24 января произвело большое впечатление на всю Россию. Большинство не любивших Трепова и обвинявших его в продажности, в подавлении городского самоуправления, радовались покушению: "Поделом досталось!" А другие еще прибавляли: "Старому вору". Даже многие чины полиции затаенно злорадствовали против "Федьки", как они называли Трепова между собой. Сочувствия к Трепову было мало, а злорадства и насмешек - сколько угодно.

Сложилось так, что А.Ф. Кони (1844-1927), назначенный в конце 1877 года председателем Петербургского окружного суда, вступил в должность 24 января 1878 года, в самый день покушения на Трепова. Граф Пален, как и Лопухин, который стоял во главе петербургской прокуратуры, решили вести дело Засулич судом присяжных, причем, по словам А.Ф. Кони, "всякий намек на политический характер из дела устранялся с настойчивостью, просто странною со стороны министерства, которое еще недавно раздувало политические дела по ничтожнейшим поводам". Из следствия было тщательно вытравлено все имевшее какой-либо политический оттенок. Лопухин кричал всюду, что министр юстиции уверен в суде присяжных и смело передает ему дело, хотя мог бы изъять его путем особого высочайшего повеления. "Мнения, - писал А.Ф. Кони, - горячо дебатируемые, разделялись: одни рукоплескали, другие сочувствовали, но никто не видел в Засулич "мерзавку", и, рассуждая разно о ее преступлении, никто не швырял грязью в преступницу и не обдавал ее злобной пеной всевозможных измышлений об ее отношениях к Боголюбову. Сечение его, принятое в свое время довольно индифферентно, было вновь вызвано к жизни пред равнодушным вообще, но впечатлительным в частностях обществом. Оно - это сечение - оживало со всеми подробностями, комментировалось как грубейшее проявление произвола, стояло перед глазами общества, как вчера совершенное, и горело на многих сердцах, как свеженанесенная рана".

Следствие по делу Засулич велось в быстром темпе и к концу февраля было окончено. Вскоре А.Ф. Кони через Лопухина получил распоряжение министра юстиции Палена назначить дело к рассмотрению на 31 марта. Круги, близкие к самодержавию, высказывали опасение, что присяжные очень чувствительны к отголоскам общественного мнения и что поспешное проведение процесса отразится на присяжных. Верный столп самодержавия К.П. Победоносцев писал: "Идти на суд присяжных с таким делом, в такую минуту, посреди такого общества, как петербургское, - это не шуточное дело". К началу процесса Ф.Ф. Трепов поправился и приступил к исполнению своих обязанностей. Правда, несмотря на две операции, пулю из его груди так и не удалось извлечь, что давало Салтыкову-Щедрину, жившему с ним на одной лестнице, повод ругаться, говоря, что при встречах с Треповым он боится, что тот в него "выстрелит". Больше того, градоначальник ездил в коляске по городу и всюду рассказывал, что высек Боголюбова по поручению министра юстиции Палена, и лицемерно заявлял, что не только не желает зла Засулич, но даже будет рад, если её оправдают.

В середине марта 1878 года в связи с вступлением А.Ф. Кони в должность председателя Петербургского суда не без специальных намерений было организовано представление его императору, хотя до этого данная должность не входила в номенклатуру тех, при назначении на которые следовало представление царю. Кони хотел высказать Александру II свои сомнения по поводу возможного исхода дела Засулич, но аудиенция была настолько короткой, что он успел ответить лишь на один вопрос: "Где работал до этого?" Министр юстиции Пален рассчитывал, что рукопожатие императора усмирит либерального судью и что дело он "проведет успешно", т.е. Засулич будет осуждена.

В этих условиях шла подготовка к судебному процессу В.Засулич. Уголовное дело поступило в суд. Был определен состав суда, началась подготовка к слушанию дела. Сложнее было с назначением обвинителя. Его подбором занимался прокурор палаты Лопухин. Он сразу же остановил свой выбор на В.И. Жуковском, товарище прокурора окружного суда, в прошлом костромском губернском прокуроре, которого А.Ф. Кони характеризовал как умного, образованного и талантливого работника, очень сильного обвинителя. Но В.И. Жуковский, ссылаясь на то, что преступление Засулич имеет политический характер и что, обвиняя ее, он поставит в неприятное положение своего брата - эмигранта, живущего в Женеве, отказался от этой роли. Другой кандидатурой оказался авторитетный и талантливый юрист и поэт С.А. Андреевский. На предложение выступить обвинителем по делу Засулич он ответил вопросом о том, может ли он в своей речи признать действия Трепова неправильными? Ему ответили, что этого делать нельзя. В таком случае, заявил С.А. Андреевский, "я вынужден отказаться от обвинения Засулич, так как не могу громить ее и умалчивать о действиях Трепова..." Никакие уговоры не могли склонить С.А. Андреевского к принятию им на себя миссии обвинителя по делу Засулич. Наконец, для этой роли нашелся исполнитель: им был товарищ прокурора Петербургского окружного суда К.И. Кессель, который быстро включился в дело. Правда, Кессель очень переживал, как отнесутся в обществе и в кругу его товарищей к тому, что после отказа двух из них от обвинения он все-таки принял его на себя, и искал различные оправдания. Тем не менее, Кессель приступил к составлению своей обвинительной речи.

Пока Министерство юстиции решало вопрос о назначении обвинителя, в кругах адвокатов в отличие от прокуроров не было человека, который не мечтал бы взять на себя защиту Засулич. Вначале В.Засулич не хотела приглашать защитника и собиралась защищать себя сама. Но при получении 23 марта обвинительного акта она сделала официальное заявление, что избирает своим защитником присяжного поверенного и бывшего прокурора судебной палаты Петра Акимовича Александрова (1836-1893). Сын священника Орловской губернии, ставший крупным адвокатом, Александров говорил своим коллегам: "Передайте мне защиту Веры Засулич, я сделаю все возможное и невозможное для ее оправдания, я почти уверен в успехе".

Сразу же после открытия судебного заседания, когда началось формирование присутствия присяжных заседателей, Александров приступил к реализации своих намерений. Из явившихся 29 присяжных защитник имел право отвести шестерых. Такое же число мог отвести и обвинитель, но он отказался от этого своего права и тем самым облегчил положение защитника: закон предоставлял и обвинителю, и защитнику, если одна сторона не реализовывала свое право на отвод присяжных целиком или частично, право отвести не только "своих" шестерых, но и остальных шестерых присяжных. Александров, в процессе подготовки к процессу изучивший множество присяжных обвинителей, отвел 11 человек, причем по закону отвод производился без объяснения причин. Таким образом, осталось 18 присяжных заседателей. После процесса верхи возмущались тем, что прокурор Кессель не воспользовался своим правом отвода и что в результате состав присяжных заседателей получился явно благоприятным для подсудимой. К.П. Победоносцев так оценил "поступок" Кесселя: "Прокурор мог бы отвести всех тех чиновников, которых оставил защитник, и мог бы оставить всех тех купцов, которых защитник отвел". Либеральная же часть общества действия Александрова оценила как умелый и хорошо продуманный шаг.

При подготовке процесса возник вопрос о допуске публики в зал судебного заседания. Стала поступать масса просьб о предоставлении возможности присутствовать на процессе. 26 марта в газете "Русский мир" появилось следующее сообщение: "Число публики, желающей присутствовать на предстоящем процессе о покушении на жизнь градоначальника, уже в настоящее время настолько значительно, что оказывается возможным удовлетворить не более одной четверти обращающихся с просьбами о допущении в заседание суда по этому делу".

Перед слушанием дела министр юстиции граф Пален еще раз побеседовал с А.Ф. Кони. Пален, который начал понимать, что поступил легкомысленно, передав дело Засулич на рассмотрение суда присяжных, ощущал эту свою оплошность все отчетливее. Временами его охватывал страх за свой опрометчивый шаг. Пытаясь убедить А.Ф. Кони, что преступление - дело личной мести и присяжные обвинят Засулич, он говорил Анатолию Федоровичу: "Теперь все зависит от вас, от вашего умения и красноречия". "Граф, - отвечал Кони, - умение председателя состоит в беспристрастном соблюдении закона, а красноречивым он быть не должен, ибо существенные признаки резюме - беспристрастие и спокойствие. Мои обязанности так ясно определены в уставах, что теперь уже можно сказать, что я буду делать в заседании. Нет, граф! Я вас прошу не ждать от меня ничего, кроме точного исполнения моих обязанностей..."

Все ждали 31 марта. Бушевали страсти. Готовила модные наряды петербургская знать, получившая билеты на процесс. Волновались присяжные заседатели. Репетировали свои речи защитник и прокурор. А в одиночной камере дома предварительного заключения проводила тревожную ночь Вера Засулич. Уже подходя к зданию суда, было видно, что процесс обещает разыграться в нечто необычное; кругом было полно публики, много генералов, сановных лиц, шикарно одетых дам, представителей прессы и литературы, а также чинов юстиции. Казалось, весь Петербург спешил на процесс.

Заседание Петербургского окружного суда по делу В.И. Засулич под председательством А.Ф. Кони при участии судей В.А. Сербиновича и О.Г. Дена открылось ровно в 11 часов утра 31 марта 1878 года. Сильный наряд полиции охранял все входы и выходы в здании суда. Пропускали только по пригласительным билетам. Небольшой зал заседаний уголовного отделения окружного суда на Литейном проспекте был забит до отказа. В местах для публики сидели преимущественно дамы, принадлежавшие к высшему обществу; за судьями, на стульях, поставленных в два ряда, помещались должностные лица судебного ведомства, представители высшей администрации. Особые места были отведены для представителей литературы. Сообщалось о присутствии на процессе писателя и канцлера князя Горчакова.

Председательствующий объявил, что слушанию суда подлежит дело о дочери капитана Вере Засулич, обвиняемой в покушении на убийство, и отдал распоряжение ввести подсудимую. Под охраной жандармов с саблями наголо из боковой двери появилась девушка в черном люстриновом платье. Многие из присутствовавших увидели Веру Засулич впервые. Преступницу провели к деревянной скамье, огражденной деревянной же решеткой, и началось рассмотрение дела. Затем были уточнены ее биографические данные. Судебный пристав доложил, что не явились свидетели: со стороны обвинения генерал-адъютант Трепов, а со стороны защиты - Куприянов и Волховский. Секретарь суда доложил, что 26 марта от Трепова поступило заявление, что он по состоянию здоровья не может явиться в суд. В подтверждение было оглашено медицинское свидетельство, выданное профессором Н.В. Склифосовским и другими врачами.

В состав присяжных вошли 9 чиновников, 1 дворянин, 1 купец, 1 свободный художник; старшиной присяжных был избран надворный советник А.И. Лохов. Учитывая, что присяжные заседатели исполняют свои обязанности не в первый раз, председатель ограничился напоминанием о принятой ими присяге, но особо обратил внимание на то, что присяга содержит указание на их нравственные обязанности. Он просил присяжных приложить всю силу своего разумения и отнестись к делу с полным вниманием. Он напомнил также, что присяжные обязаны учитывать все обстоятельства, как уличающие, так и оправдывающие подсудимую, и что все это надо рассматривать беспристрастно и помнить, что они высказывают не просто мнение, а приговор.

Затем огласили обвинительный акт. Деяние В.Засулич было квалифицировано в нем по статье 1454 Уложения о наказаниях, которая предусматривала лишение всех прав состояния и ссылку в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет, а потому она согласно 201-й статье Устава уголовного судопроизводства подлежит суду Санкт-Петербургского окружного суда с участием присяжных заседателей. Следствие в точности исполнило решение графа Палена: в обвинительном акте не было и намека на политический характер преступления, и тем не менее кара за содеянное предложена была весьма жесткая. На такую кару и рассчитывал министр юстиции, передавая дело суду присяжных заседателей. Сам Пален не присутствовал на суде, но его ежечасно информировали о ходе процесса.

Началось судебное следствие. На вопрос председательствующего, признает ли В.Засулич себя виновной, она ответила: "Я признаю, что стреляла в генерала Трепова, причем, могла ли последовать от этого рана или смерть, для меня было безразлично". После допроса свидетелей, бывших очевидцами события 24 января, было зачитано письменное показание Трепова от той же даты: "Сегодня, в 10 утра, во время приема в комнате находилось несколько просителей... Раздался выстрел, которого, однако, я не слышал, и я упал раненный в левый бок. Майор Курнеев бросился на стрелявшую женщину, и между ними завязалась борьба, причем женщина не отдавала упорно револьвера и желала произвести второй выстрел. Женщину эту я до сих пор не знал и не знаю, что была за причина, которая побудила ее покушаться на мою жизнь". Председательствующий тут же уточняет у подсудимой, хотела ли она стрелять второй раз. В.Засулич отрицает это: "Я тотчас же бросила револьвер, потому что боялась, что, когда на меня бросятся, он может выстрелить и во второй раз, потому что курок у него был очень слаб, а я этого не желала".

После окончания свидетельских показаний слово предоставили В.Засулич. Она сказала, что ей было известно о происшествии 13 июля: слышала, что Боголюбову было дано не 25 ударов, а били его до тех пор, пока не перестал кричать. "Я по собственному опыту знаю, до какого страшного нервного напряжения доводит долгое одиночное заключение. А большинство из содержавшихся в то время в доме предварительного заключения политических арестантов просидело уже по три и три с половиной года, уже многие из них с ума посходили, самоубийством покончили. Я могла живо вообразить, какое адское впечатление должна была произвести экзекуция на всех политических арестантов, не говоря уже о тех, кто сам подвергся сечению, побоям, карцеру, и какую жестокость надо было иметь для того, чтобы заставить их все это вынести по поводу неснятой при встрече шапки. На меня все это произвело впечатление не наказания, а надругательства. Мне казалось, что такое дело не может, не должно пройти бесследно. Я ждала, не отзовется ли оно хоть чем-нибудь, но все молчало, и ничто не мешало Трепову или кому другому, столь же сильному, опять и опять производить такие же расправы - ведь так легко забыть при встрече шапку снять, так легко найти другой, подобный же ничтожный предлог. Тогда, не видя никаких других средств к этому делу, я решилась, хотя ценою собственной гибели, доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человеческой личностью..." В.Засулич была очень взволнована, председатель предложил ей отдохнуть и успокоиться; немного погодя она продолжала: "Я не нашла, не могла найти другого способа обратить внимание на это происшествие... Страшно поднять руку на человека, но я находила, что должна это сделать".

По просьбе председательствующего дали свое заключение эксперты-медики: выстрел был произведен в упор, а рана принадлежит к разряду тяжких. Судебное следствие не внесло ничего нового в характеристику состава преступления, но перед судом предстала живая картина событий двух дней -13 июля 1877 года и 24 января 1878 года. После рассказа Верой Засулич своей биографии председатель объявил, что судебное следствие окончено и суд приступает к прениям сторон. Первым, по долгу службы выступил К.И. Кессель. Он заявил, что обвиняет подсудимую в том, что она имела заранее обдуманное намерение лишить жизни градоначальника Трепова и что 24 января, придя с этой целью к нему, выстрелила в него из револьвера. Кроме того, Кессель утверждал, что Засулич сделала все, чтобы привести свое намерение в исполнение. В подтверждение своих слов Кессель добавил, что у Засулич было намерение не только ранить, но и убить Трепова. Обвинитель подкреплял эту свою мысль тем, что подсудимая искала и нашла именно такой револьвер, которым можно было убить человека. Вторую часть своей обвинительной речи Кессель посвятил выгораживанию поступка Трепова 13 июля и сказал, что суд не должен ни порицать, ни оправдывать действия градоначальника. По общему признанию, речь обвинителя была бесцветной.

Напротив, речь защитника Александрова явилась крупным событием общественной жизни. Люди, хорошо его знавшие, единодушно считали, что ни до этого, ни после он никогда не произносил таких блестящих и потрясающих речей. Александров сказал, что дело это просто по своим обстоятельствам, до того просто, что, если ограничиться одним только событием 24 января, тогда почти и рассуждать не придется. Готовя свою речь, Александров был твердо убежден в том, что событие 24 января явилось следствием того, что произошло 13 июля. "Это событие не может быть рассматриваемо отдельно от другого случая: оно связано с фактом, совершившимся в доме предварительного заключения 13 июля... Нет сомнения, что распоряжение генерала Трепова было должностным распоряжением. И в связи с этим защита не может касаться действий должностного лица и обсуждать их так, как они обсуждаются, когда это должностное лицо предстоит в качестве подсудимого". Далее Александров подробно проследил ту связь, которая имелась между событиями 13 июля и 24 января.

"С чувством глубокого оскорбления за нравственное достоинство человека отнеслась Засулич к известию о позорном наказании Боголюбова. Она не знала и никогда не видела этого человека. Для нее он был политический арестант, и в этом слове было для нее все. Политический арестант был для Засулич - она сама, ее горькое прошлое, ее собственная история - это ее собственные страдания. Засулич негодовала: разве можно применить такое жестокое наказание к арестанту, как розги, только за неснятие шапки при встрече с почетным посетителем? Нет, это невероятно. Засулич сомневалась в достоверности этого, но когда она в сентябре переехала в Петербург, то узнала от очевидцев всю правду о событии 13 июля 1877 года." Александров ничего не опровергал, ничего не оспаривал, он просто объяснял, как и почему у подсудимой могла возникнуть мысль о мести. В зале раздалась буря аплодисментов, громкие крики: "Браво!" Плачет подсудимая Вера Засулич, слышится плач и в зале. Председатель А.Ф. Кони прерывает защитника и обращается к публике: "Поведение публики должно выражаться в уважении к суду. Суд не театр, одобрение или неодобрение здесь воспрещается. Если это повторится вновь, я вынужден буду очистить залу". Но в душе председатель суда восхищался речью Александрова.

После предупреждения председателя Александров продолжил защитительную речь. Сведения, полученные Засулич о сечении Боголюбова, говорил он, были подробны, обстоятельны, достоверны. Встал роковой вопрос: кто вступится за поруганную честь беспомощного каторжанина? Кто смоет тот позор, который навсегда будет напоминать о себе несчастному? Засулич терзал и другой вопрос: где же гарантия против повторения подобного случая? Обращаясь к присяжным заседателям, Александров сказал: "В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, - женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах божественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественной безопасности нужно признать кару законною, тогда да свершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь! Немного страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратят возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок. Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва". "Да, - сказал Александров, завершая свою речь, - она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторились причины, производящие подобные преступления".

В адвокатском фраке, длинный, тощий, с истерическими нотами в голосе, Александров нещадно жалил, изливал яд на систему, обвинял тех, кто привел эту девушку на скамью подсудимых. Он говорил о суде не над Верой Засулич, а над Треповым и ему подобными! Полный текст речи П.А. Александрова поместили все газеты, называя ее "блестящей", "неподражаемой". Известный русский юрист Н.И. Карабчевский писал: "Защита Веры Засулич сделала адвоката Александрова всемирно знаменитым. Речь его переводилась на иностранные языки".

В.Засулич отказывается от последнего слова. Прения объявлены оконченными. С согласия сторон А.Ф. Кони поставил перед присяжными три вопроса: "Первый вопрос поставлен так: виновна ли Засулич в том, что, решившись отомстить градоначальнику Трепову за наказание Боголюбова и приобретя с этой целью револьвер, нанесла 24 января с обдуманным заранее намерением генерал-адъютанту Трепову рану в полости таза пулею большого калибра; второй вопрос о том, что если Засулич совершила это деяние, то имела ли она заранее обдуманное намерение лишить жизни градоначальника Трепова; и третий вопрос о том, что если Засулич имела целью лишить жизни градоначальника Трепова, то сделала ли она все, что от нее зависело, для достижения этой цели, причем смерть не последовала от обстоятельств, от Засулич не зависевших".

Итак, решение вопроса о вине подсудимой было поставлено председателем суда в непосредственную связь с фактом, происшедшим 13 июля, т.е. с распоряжением Трепова о сечении Боголюбова. Здесь А.Ф. Кони остался верен своим принципам и выразил их в вопросах, на которые должны были дать ответы присяжные. Сформулировав перечень вопросов заседателям, А.Ф. Кони произнес резюме председателя. В спокойных тонах был проведен мастерский разбор сути этого дела применительно к тем вопросам, которые были поставлены перед присяжными. Свое резюме Кони завершил так: "Указания, которые я вам делал теперь, есть не что иное, как советы, могущие облегчить вам разбор дела. Они для вас нисколько не обязательны. Вы можете их забыть, вы можете их принять во внимание. Вы произнесете решительное и окончательное слово по этому делу. Вы произнесете это слово по убеждению вашему, основанному на всем, что вы видели и слышали, и ничем не стесняемому, кроме голоса вашей совести. Если вы признаете подсудимую виновною по первому или по всем трем вопросам, то вы можете признать ее заслуживающею снисхождения по обстоятельствам дела. Эти обстоятельства вы можете понимать в широком смысле. Эти обстоятельства всегда имеют значение, так как вы судите не отвлеченный предмет, а живого человека, настоящее которого всегда прямо или косвенно слагается под влиянием его прошлого. Обсуждая основания для снисхождения, вы припомните раскрытую перед вами жизнь Засулич".

Выступление председателя нацеливало присяжных на те выводы, которые вытекали из речи защитника. Обращаясь к старшине присяжных заседателей, А.Ф. Кони сказал: "Получите опросный лист. Обсудите дело спокойно и внимательно, и пусть в приговоре вашем скажется тот "дух правды", которым должны быть проникнуты все действия людей, исполняющих священные обязанности судьи". С этим напутствием присяжные ушли на совещание. Настал томительный перерыв в заседании. Заседание возобновилось лишь около шести часов вечера, когда было сообщено, что присяжные завершили свое совещание и готовы доложить его результаты. Присяжные вошли в залу, теснясь, с бледными лицами, не глядя на подсудимую. Наступила мертвая тишина. Прошло немного времени, и старшина присяжных заседателей дрожащей рукой подал председателю опросный лист. Против первого вопроса крупным почерком было написано: "Нет, не виновна!" Посмотрев опросный лист, А.Ф. Кони передал его старшине для оглашения. Тот успел только сказать "Нет! Не вин..." и продолжать уже не мог.

Крики радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы "Браво! Ура! Молодцы!" - все слилось в один треск, стон и вопль, все было возбуждено... После того как шум стих, А.Ф. Кони объявил Засулич, что она оправдана. Боясь отдать ее в руки восторженной толпы, он сказал: "Отправьтесь в дом предварительного заключения и возьмите ваши вещи: приказ о вашем освобождении будет прислан немедленно. Заседание закрыто!" Публика с шумом хлынула внутрь зала заседаний. Многие обнимали друг друга, целовались, лезли через перила к Александрову и Засулич и поздравляли их. Адвоката качали, а затем на руках вынесли из зала суда и пронесли до Литейной улицы. Когда Засулич вышла из дома предварительного заключения, она попала в объятия толпы. Раздавались радостные крики, ее подбрасывали вверх.

Оправдательный приговор был восторженно встречен в обществе и сопровождался манифестацией со стороны собравшейся у здания суда большой массы публики. Весть об оправдании В.Засулич с большим интересом была встречена и за рубежом. Газеты Франции, Германии, Англии, США, Италии и других стран дали подробную информацию о процессе. Во всех этих сообщениях наряду с Верой Засулич неизменно упоминались имена адвоката П.А. Александрова и председательствовавшего в процессе 34-летнего А.Ф. Кони. За ним по заслугам закрепилась слава судьи, не идущего ни на какие компромиссы с совестью, а в либеральных слоях русского общества о нем открыто заговорили как о человеке, стоящем в оппозиции к самодержавию. Отозвалось на оправдательный приговор Засулич и правительство. Министр Пален обвинял А.Ф. Кони в нарушениях закона и убеждал его уйти в отставку. Кони остался тверд в своем решении. Тогда начался долгий период его опалы: он был переведен в гражданский департамент судебной палаты, а в 1900 году оставил судебную деятельность. Гнев императора был настолько велик, что он не пощадил и министра юстиции. Граф Пален вскоре был уволен со своего поста "за небрежное ведение дела В.Засулич".

На следующий день после освобождения приговор был опротестован, и полиция издала приказ о поимке Засулич, но она успела скрыться на конспиративной квартире и вскоре, чтобы избежать повторного ареста, была переправлена к своим друзьям в Швецию. В 1879 году она тайно вернулась из эмиграции в Россию. После распада в июне-августе "Земли и Воли" примкнула к группе тех, кто сочувствовал взглядам Г.В. Плеханова. Первой из женщин-революционерок она испробовала метод индивидуального террора, но и первой же разочаровалась в его результативности. Убежденная в необходимости крестьянской революции, Засулич вместе в Г.В. Плехановым участвовала в создании группы "Черный передел", члены которой (особенно поначалу) отрицали необходимость политической борьбы, не принимали террористической и заговорщической тактики "Народной воли", были сторонниками широкой агитации и пропаганды в массах.

В январе 1880 года Засулич вновь была вынуждена эмигрировать, спасаясь от очередного ареста. Она уехала в Париж, где действовал т.н. политический "Красный Крест" - созданный П.Л. Лавровым зарубежный союз помощи политическим заключенным и ссыльным, ставивший целью сбор средств для них. Находясь в Европе, она поняла утопичность народничества и стала убежденной сторонницей революционного марксизма, сблизилась с марксистами и в особенности с приехавшим в Женеву Плехановым. Там в 1883 году Засулич приняла участие в создании первой марксистской организации русских эмигрантов - группы "Освобождение труда". Засулич переводила труды К.Маркса и Ф.Энгельса на русский язык (в т.ч. "Развитие социализма от утопии к науке" Ф.Энгельса, "Нищету философии" К.Маркса), вела переписку с Марксом, активно печаталась в демократических и марксистских журналах, принимала участие в деятельности Международного Товарищества рабочих - представляла российскую социал-демократию на трех конгрессах 2-го Интернационала в 1896, 1900 и 1904 годах. Решительно отказавшись от прежних своих взглядов, вела пропаганду марксизма, отрицала террор - "следствие чувств и понятий, унаследованных от самодержавия".

С 1894 года В.И. Засулич жила в Лондоне, занималась литературным и научным трудом. Ее статьи тех лет касались широкого круга исторических, философских, социально-психологических проблем. Монографии Засулич о Ж.-Ж. Руссо и Вольтере были несколько лет спустя, хотя и с большими цензурными купюрами, изданы в России, став первой попыткой марксистского толкования значения обоих мыслителей. В качестве литературного критика Засулич отрецензировала романы С.М. Кравчинского (Степняка), повести В.А. Слепцова "Трудное время". В 1897-1898 годах жила в Швейцарии. В конце 1899 года Засулич нелегально приехала в Петербург по болгарскому паспорту на имя Велики Дмитриевой. Использовала это имя для публикации своих статей, установила связь с местными социал-демократическими группами России. В Петербурге познакомилась с В.И. Лениным.

В 1900 году вернулась за границу, став к этому времени профессиональной революционеркой. В том же году она была избрана в редакцию ленинской газеты "Искра" и журнала "Заря", публиковала в них статьи, критикующие концепцию легального марксизма. Напечатала ряд литературно-критических эссе о , Г.И. Успенском, Н.К. Михайловском, Д.И. Писареве, С.М. Кравчинском (Степняке), Н.Г. Чернышевском. В своих литературно-критических работах Засулич продолжала традиции революционно-демократической литературы. Засулич принадлежат "Очерк истории международного общества рабочих", "Элементы идеализма в социализме". Значительная часть ее литературных работ издана отдельно в двух томах. Партийными и литературными псевдонимами Засулич были - Велика, Велика Дмитриевна, Вера Ивановна, Иванов В., Карелин Н., Старшая сестра, Тётка, В.И. и другие.

В 1903 году на II съезде РСДРП Засулич примыкала к искровцам меньшинства; после раскола РСДРП на съезде стала одним из активных деятелей меньшевизма, ближайшим сподвижником Г.В. Плеханова. После Манифеста 17 октября 1905 года по амнистии вернулась в Россию, перешла на легальное положение, жила на хуторе Греково (Тульская губерния), на зиму уезжая в Петербург. В годы реакции (1907-1910) примыкала к ликвидаторам. В годы Первой мировой войны была на позициях социал-шовинизма, разделяла взгляды "оборонцев", утверждая, что "оказавшись бессильным остановить нападение, интернационализм уже не может, не должен мешать обороне" страны.

Февральскую революцию 1917 года она расценила как буржуазно-демократическую, с иронией констатировав: "Социал-демократия не желает допустить к власти либералов, полагая, что единственный революционный хороший класс - это пролетариат, а все остальные - предатели". В марте 1917 года Засулич вошла в группу правых меньшевиков-оборонцев "Единство", выступала вместе с ними за продолжение войны до победного конца, была членом редакции меньшевистской "Рабочей газеты". В апреле вместе с Г.В. Плехановым, Л.Г. Дейчем подписала воззвание "Российской Социал-демократической Рабочей партии" к гражданам России, призывая поддерживать Временное правительство (ставшее как раз коалиционным): "Гражданки и граждане! Отечество в опасности. Не надо гражданской войны. Она погубит нашу молодую свободу. Необходимо соглашение Совета РСД с Временным правительством. Нам не надо завоеваний, но мы не должны дать немцам подчинить себе Россию... мы защищаем свою и чужую свободу. Россия не может изменить своим союзникам..." В середине июня она выдвинута кандидатом в гласные Петроградской Временной Городской думы. В июле подписала "Воззвание старых революционеров ко всем гражданам России", в котором, в частности, говорилось: "Родина и революция в опасности, и доколе эта опасность не исчезнет, не время партийных споров. Объединимся все, без различия партий и классов, на одном деле, на одной цели - на спасении Родины... пусть все граждане России объединятся против армий врага и отдадут себя всецело в распоряжение Правительства Спасения Революции..." Перед самой революцией Засулич была выдвинута кандидатом в члены Учредительного собрания.

Октябрьскую революцию Засулич приняла враждебно, считала контрреволюционным переворотом, прервавшим нормальное развитие буржуазно-демократической революции, и расценивала созданную большевиками систему советской власти зеркальным отражением царского режима: "Перевернутый мир не преобразился. На его месте стоит отвратительное громогласно лгущее, властвующее меньшинство и под ним громадное вымирающее от голода, вырождающееся с заткнутым ртом большинство". Она утверждала, что "нет у социализма в настоящий момент более лютых врагов, чем господа из Смольного. Не капиталистический способ производства они превращают в социалистический, а истребляют капиталы, уничтожают крупную промышленность". 1 апреля 1918 года единственный раз за свою полувековую революционную деятельность произнесла небольшую речь в клубе "Рабочее Знамя", где чествовалось 40-летие ее оправдания присяжными заседателями. Ленин, резко критикуя ее меньшевистскую позицию, тем не менее, признавал, что Засулич является "виднейшим революционером" и высоко оценивал её прежние революционные заслуги.

"Тяжело жить, не стоит жить", - жаловалась она соратнику по народническому кружку Л.Г. Дейчу, чувствуя неудовлетворенность прожитой жизнью, казнясь совершенными ошибками. Тяжело заболев, но не отказавшись от своих убеждений, до последнего часа писала воспоминания (они были опубликованы в 1919 году, уже посмертно). Умерла В.И. Засулич 8 мая 1919 года в Петрограде, была похоронена на Волковском кладбище ("Литераторские мостки") рядом со своим соратником Г.В. Плехановым (1856-1918). А позднее на Литераторских мостках, недалеко от могилы Засулич, захоронили прах А.Ф. Кони, перенесенный с Тихвинского кладбища Александро-Невской лавры.

В.И. Засулич была известной деятельницей общественного и революционного движения, народницей, литературным критиком, писательницей, публицистом. Но знаменитой она стала как террористка, положив начало политическому террору, который впоследствии сама же осуждала. После покушения на Ф.Ф. Трепова и оправдательного приговора суда 31 марта 1878 года имя Веры Засулич стало одним из популярнейших в России. Впрочем, больше ничего замечательного в жизни Засулич не случилось. Так она и осталась героиней одного выстрела в истории революционного движения России. А дальше пустота - ни любви, ни подвигов и долгое старение на фоне знаменательных событий.

"Оправдание Засулич происходило как будто в каком-то ужасном кошмарном сне, никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое торжество крамолы".

Князь В.П. Мещерский о процессе над В.Засулич 1878 г.

(1849-1919) российский политический деятель, публицист, критик

Вера Ивановна Засулич родилась в деревне Михайловка Смоленской губернии в семье небогатого помещика - отставного капитана. После смерти отца она воспитывалась у родных в имении Бяколово. Как Вера вспоминала позже, в своей одинокой юности она мечтала о «деле», о подвигах, о борьбе. Любимыми авторами ее были М.Ю. Лермонтов и Н.А.Некрасов, а главной святыней - исповедь Наливайки, героя поэмы К. Рылеева.

Закончив немецкий пансион в Москве, в 1867 г. Вера Засулич сдала экзамен на звание учительницы. Но работы по специальности не было, и около года она прослужила в Серпухове писцом при мировом судье. С лета 1868 года она стала жить в Петербурге, где работала в женской переплетно-брошюровочной мастерской-артели и одновременно преподавала в воскресной школе для рабочих. Постепенно она начала принимать участие в революционных кружках.

В конце шестидесятых годов, Вера Засулич сближается с народниками. Поскольку она дала свой адрес для пересылки корреспонденции из-за границы С.Г. Нечаеву, лидеру организации «Народная расправа», в которую входила ее сестра, ее также привлекают к «нечаевскому делу». Засулич арестовывают и в течение двух лет содержат в Литовском замке и Петропавловской крепости в Петербурге. В марте 1871 г. в административном порядке она была выслана в с. Крестцы Новгородской губернии, затем в Тверь. Новая высылка в город Солигалич Костромской губернии последовала после ареста за распространение революционной литературы.

С декабря 1873 г. Вера Ивановна Засулич проживала в Харькове, где поступила на акушерские курсы. Постепенно она налаживает связи и вскоре вступает в киевский народнический кружок «южных бунтарей», а осенью 1875 г. переходит на нелегальное положение. Летом 1877 г., после разгрома кружка полицией, она вновь меняет местожительство и отправляется в Петербург, где работает в Вольной русской типографии общества «Земля и воля».

24 января 1878 года.Засулич по собственной инициативе совершила покушение на петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова в знак протеста против издевательства над политзаключенными. На суде она заявила, что «хотела обратить внимание общества на это происшествие и сделать не таким легким надругательство над человеческим достоинством». Процесс над Верой Засулич стал общероссийским событием. Благодаря блестящей защите 31 марта того же года она была оправдана судом присяжных под председательством известного адвоката А. Кони.

В российском обществе, многие согласились с ее позицией ответа насилием на насилие. По стране прокатился целый ряд акций индивидуального террора. Сама же Вера Засулич уже в 1901 г. выступила против подобной реакции на события, назвав ее «бурей в открытом пространстве».

Во время процесса она превратилась в национальную героиню. Как писал И. Тургенев, «история с Засулич взбудоражила решительно всю Европу». Поэт Я. Полонский посвятил ей стихотворение «Узница». Но все же друзья посоветовали революционерке эмигрировать в Швейцарию, чтобы избежать возможного нового ареста. Однако ей претила позиция стороннего наблюдателя. В 1879 г. она возвращается в Петербург, где сближается с Г. Плехановым. Оставаясь противницей «систематического» террора, после раскола «Земли и воли» в августе 1879 г. Вера Засулич вместе с Плехановым и своим близким другом Л. Дейчем вошла в группу «Черный передел».

Полиция буквально по пятам следовала за народовольцами, и в январе следующего года, Вера Засулич вместе с Плехановым, Дейчем и Я. Стефановичем вновь эмигрировала в Швейцарию. Вместе с П. Лавровым она руководила «политическим Красным Крестом», оказывавшим помощь политзаключенным и ссыльным.

В начале восьмидесятых годов, Вера Ивановна Засулич вступает в переписку с Карлом Марксом , что в дальнейшем повлияло на изменение ее позиции. В 1883 г. в Женеве она участвовала в создании первой русской марксистской группы «Освобождение труда».

Определяя свою позицию, Вера Засулич попросила Маркса высказать его точку зрения на судьбу крестьянской общины в России. В своем ответе тот утверждал, что «община является точкой опоры социального возрождения России». Вера Засулич перевела на русский язык работу Ф. Энгельса «Развитие социализма от утопии к науке» и написала к ней предисловие. Общение с Энгельсом продолжалось в течение двух лет, с 1883 по 1885 год; они не только были в переписке, но и неоднократно встречались. Убеждения Засулич постепенно менялись. Она оставалась верной народническим идеалам, но понимала, что за будущее марксизмом.

Она продолжала переводить сочинения К. Маркса («Нищету философии», «Процесс против Рейнского окружного комитета демократов»), Ф. Энгельса («Внешняя политика русского царизма», «Отставка буржуазии», «О социальном вопросе в России», «Анти-Дюринг»), труды К. Каутского, Э. Маркс-Эвелинг. Одновременно она начинает работу над собственным большим сочинением - «Очерком истории Международного общества рабочих». В статье «Революционеры из буржуазной среды» Вера Засулич критически оценила идеологию восьмидесятников и либералов. Молодежь увидела в ее работе «теоретическое объяснение упадка русской интеллигенции».

Продолжая заниматься общественно-политической работой, Вера Засулич заведует типографией группы «Освобождение труда», является секретарем Русского социал-демократического союза. Раздраженные ее деятельностью власти высылают ее в 1889 г. вместе с Плехановым из Швейцарии. Она переезжает во Францию, где поселяется в деревне Морне.

С девяностых годов Засулич становится видным публицистом, участвует в издании литературно-политического сборника «Социал-демократ». Ее статьи были посвящены критике индивидуального террора, описанию деятельности Степняка-Кравчинского как летописца революционной России. В это время она впервые высказывает мысль о том, что террор может стать причиной гражданской войны.

Вера Засулич представила собственное понимание деятельности Дмитрия Писарева , написала ряд литературно-критических очерков о Н. Чернышевском, В. Слепцове. Особое место в ее критическом наследии занимает анализ деятельности французских энциклопедистов. Книга «Вольтер, его жизнь и литературная деятельность» (1893) стала первым легальным изданием в России работы марксистского характера. Своеобразным продолжением стала книга «Жан Жак Руссо: опыт характеристики его общественный идей» (1899).

Получив право на жительство в Швейцарии, в марте 1897 г. Вера Ивановна Засулич поселилась в Цюрихе, вошла в «Союз русских социал-демократов за границей», занялась редактированием его изданий «Работник» и «Листок работника». Фактически она оказалась связанной с самыми разными организациями: представляла группу «Освобождение труда» на первом и втором съездах «Союза», выступала против «экономистов»; являлась членом революционной организации «Социал-демократ», возникшей после раскола «Союза русских социал-демократов за границей». В качестве автора она сотрудничала в петербургских марксистских журналах «Новоеслово» (1897), «Научное обозрение» (1894-1903). Ее взгляды можно определить как социал-демократические, она последовательно доказывала их, участвуя в деятельности 2-го Интернационала.

С декабря 1899 по март 1900 г. Вера Засулич нелегально находилась в России, где установила связи с местными социал-демократами, впервые встретилась с В. Лениным. С 1900 г. она становится членом редакции газеты «Искра», продолжая поддерживать отношения с Георгием Валентиновичем Плехановым . Уже в новом качестве сотрудника «Искры» Засулич пыталась договориться с теоретиком «легальных марксистов» П. Струве о совместной литературно-издательской деятельности.

Вновь выехав за границу, она поселилась в Мюнхене, после переговоров со Струве вошла в «Заграничную Лигу русских революционных социал-демократов». Засулич ратовала за расширение членства в социал-демократической партии, выступала против ограничения ее рамками подпольной работы. Она также активно полемизировала с Лениным по вопросам строительства партии, считала, что партия для Ленина - это его «план», его воля, руководящая осуществлением плана. По ее мнению, политическая партия не должна становиться террористической организацией.

После Второго съезда РСДРП, Вера Засулич становится одним из лидеров меньшевизма. В это время она уже не принимает террор и насилие как средство достижения власти.

В ноябре 1905 г. после амнистии политических заключенных, Вера Засулич получила возможность вернуться в Россию, где гут же начала сотрудничать в легальных газетах «Начало», «Русская жизнь», «Народная дума», выходивших до 1907 года. После поражения революции 1905-1907 гт. она вновь переходит на нелегальное положение, уезжает на хутор Греково, находившийся в Тульской губернии, и практически отходит от активной политической деятельности. Засулич не могла изменить своим убеждениям о неприемлемости насилия, но видела, что ее идеи оказались оторванными от реальности.

В десятые годы она впервые выступила в качестве переводчика художественной литературы, переводя сочинения Вольтера , Оноре де Бальзака , Герберта Уэллса . Переводы позволили ей стать членом Всероссийского общества писателей и Всероссийского литературного общества.

В годы Первой мировой войны, Вера Ивановна Засулич занимала откровенно националистическую позицию, выступив со статьей «О войне» (1916), в которой говорила о необходимости продолжения войны до победного конца. Пытаясь реконструировать деятельность группы «Освобождение труда», она работала в организации «Единство» и в ее печатном органе газете «Освобождение труда». Она по-прежнему верила в то, что власть можно завоевать только политическим путем.

После Октябрьской революции, Вера Засулич выступала с осуждением политики большевиков, обвиняла их в узурпации власти, репрессиях. Она полагала, что именно деятельность ее товарищей подготовила почву для воцарения «красных вождей», растоптавших в один день все светлые демократические идеалы ее поколения. Л. Дейч признавался, что Засулич говорила ему, что ей даже не хочется жить. Ведь в свое время, она даже жертвовала своим здоровьем, чтобы успеть сделать все необходимое для дела революции.

По совету друзей, Вера Ивановна Засулич начала писать воспоминания, частично они были опубликованы в журнале «Былое», но полностью вышли в 1931 году.

31 марта 1878 года - 135 лет назад - суд присяжных вынес оправдательный приговор террористке Вере Засулич. Он был как гром среди ясного неба. Точнее сказать, так восприняли этот приговор власти. Публика же (по-нынешнему - общественность) с нетерпением ждала и с восторгом приветствовала это решение суда присяжных.

Чтобы понять этот удивительный приговор и реакцию на него тогдашней общественности, следует рассказать, какие события ему предшествовали. 6 декабря 1876 года у Казанского собора Санкт-Петербурга состоялась студенческая демонстрация. Выступление студентов было мирным, но, как сказали бы нынче, «несанкционированным». В дело, как и полагается в России, вступила жандармерия, и в ходе разгона сборища был арестован, а затем приговорен к каторге студент А. С. Боголюбов.

13 июля 1877 года столичный дом предварительного заключения, где осужденный студент дожидался отправки по этапу, посетил петербургский градоначальник генерал Трепов. Проходя по тюремному двору, генерал увидел на прогулке трех заключенных, среди которых был Боголюбов. Все трое перед «высоким превосходительством» сняли шапки, но тот был не в духе. «Почему арестанты гуляют вместе?» - грозно прорычало «высокое превосходительство». Тюремная стража еще не успела ответить, как Боголюбов вежливо пояснил вельможе, что он не подследственный, уже осужден, и на него правило «не кучковаться» не распространяется. «Молчать! - заорал Трепов. - Не с тобой разговаривают. В карцер его!».

Растерявшаяся администрация не больно расторопно выполнила приказ «его высокопревосходительства», и пока Трепов шествовал и разносил тюремное начальство, Боголюбов снова попался на глаза градо-начальнику. При этом на сей раз шапки не снял. Генерал приказал осужденного высечь. Такая экзекуция в те времена в России была запрещена. И надо сказать, что Трепов, поостыв, решил отложить порку до согласования с министром юстиции графом Паленом. Но тот разрешил и наказание состоялось, а весть об инциденте мгновенно облетела Петербург. Об этом написали все газеты. Россия была возмущена. Ну, «передовая общественность» - она ведь только возмущаться и умеет, а вот серьезные ребята из революционных кругов решили, что Боголюбов должен быть отомщен. Именно к этой публике и принадлежала Вера Засулич. Потому 24 января 1878 года в приемной господина столичного градоначальника прогремел выстрел.

Так случилось, что в этот же день в должность председателя петербургского окружного суда вступил выдающийся российский юрист Анатолий Федорович Кони. Дело Веры Засулич подлежало юрисдикции суда присяжных, так как преступление квалифицировалось как уголовное.

Граф Пален полагал, что очевидное и неопровержимое покушение на Трепова не вызовет у присяжных никаких сомнений в виновности террористки. Власть тогда, как и сегодня, была «страшно далека от народа». Зато А. Ф. Кони в таком исходе дела был вовсе не уверен, о чем и предупредил министра юстиции. Он очень хорошо знал настроения в обществе, да и сам, честно говоря, был во власти этих настроений. Достаточно указать на добрые знакомства Кони с Тургеневым, Достоевским, Некрасовым и другими выдающимися деятелями русской культуры того времени. Сатрапская выходка Трепова вызвала всеобщее отвращение, тогда как выстрел Веры Засулич - если уж не симпатию, то несомненное сочувствие.

Подтверждением этих настроений явились затруднения и в назначении государственного обвинителя на этот процесс. Умный, образованный В. И. Жуковский отказался от этой роли сразу. Не менее авторитетный юрист (и поэт) С. А. Андреев спросил, может ли он связать на суде преступление Засулич с незаконными действиями Трепова? Министр ответил: «Нет!». И Андреев тоже отказался поддерживать обвинение. Наконец, буквально уговорили выступить обвинителем К. И. Касселя - прокурора столичного окружного суда.

Если с кандидатами в обвинители затруднились, то от желающих защищать террористку не было отбоя. Первоначально Засулич хотела отказаться от адвоката и защищать себя сама, но затем переменила решение. Выступить на защиту этой женщины многие питерские юристы почтили за честь. Окончательный выбор пал на блистательного Петра Акимовича Александрова. Кстати, бывшего прокурора. «Дайте мне это дело, и я не сомневаюсь, что доведу его до оправдательного приговора», - сказал адвокат при назначении участником процесса.

Председателем судебного заседания стал сам Анатолий Федорович Кони. Министр Пален был убежден, что никто другой не проведет этот процесс так, как это сделает председатель окружного суда - в точном соответствии с законом.

Судебное заседание открылось 13 марта 1878 года за час до полудня. Зал был полон. Вне зала стояла огромная толпа. В отличие от бесцветной речи обвинителя, речь защитника была блистательной и убедительной. Перед удалением коллегии присяжных в комнату совещания Анатолий Федорович напутствовал их коротким словом. В своем резюме он просил присяжных ответить на три вопроса.

Первый - виновна ли подсудимая в том, что решилась отомстить генералу Трепову за наказание Богомолова и, приобретя с этой целью револьвер, нанесла 24 января с. г. ранение генерал-адъютанту Трепову?

Второй - если Засулич совершила это деяние, то имела ли она заранее обдуманное намерение лишить жизни градоначальника Трепова?

Третий - если Засулич имела целью лишить жизни Трепова, то все ли она сделала для достижения этой цели?

Свое краткое обращение к присяжным Кони завершил так: «Указания, которые я вам сделал, есть не что иное, как советы. Вы можете их забыть или принять во внимание. Вы произнесете по этому делу решительное и окончательное слово. Вы его произнесете по убеждению вашему, основанному на том, что вы здесь видели и слышали, ничем не стесненному, кроме голоса вашей совести».

Дальнейшее известно. Когда старшина присяжных произнес вердикт, публика в зале и вне его устроила длительную овацию. Вера Засулич была тут же освобождена из-под стражи.

Власти были крайне раздражены, чтобы не сказать - взбешены. Последовал приказ немедленно арестовать террористку, но было уже поздно - Веру надежно спрятали друзья, а через некоторое время нелегально переправили за рубеж. Анатолию Федоровичу Кони и Петру Акимовичу Александрову их бескомпромиссное служение закону и профессиональному долгу стоило карьеры. На долгих 20 лет А. Ф. Кони попал в опалу.

Почему я нашел нужным обратиться к этой полузабытой истории? Да потому, что она и в нынешней России очень поучительна и современна. И тогда, и сегодня в России шли реформы. В том числе - и судебные. И тогда, и сегодня эти реформы наталкивались на бешеное - с пеной у рта - сопротивление. В России сегодня, как и тогда, появился суд присяжных, призванный ограничить произвол судебной системы. Но тогда, как и сегодня, к удивлению властей, выяснилось, что он судит по-своему. То есть присяжных не столько интересует буква закона, сколько общая совокупность обстоятельств, приведших обвиняемого к преступлению. И руководствуется коллегия присяжных при вынесении вердикта здравым смыслом и велением совести.

Ведь что, с точки зрения порядочных людей, произошло тогда, в 1877 году? Распоясавшийся хам-начальник грубо попрал закон. Власть на это никак не прореагировала. Более того - дала свое «добро» на это хамство и самоуправство. Знакомая картина, не правда ли? Возникла естественная реакция общества на это событие. Выстрел Веры Засулич, конечно же, по всем канонам был преступлением. И в то же время он стал материальным воплощением этой реакции общества. Это был акт самозащиты общества от беззакония властей. Там, где власть нарушает и игнорирует собственные законы, неизбежно возникает самоуправство и неуважение к закону и власти. Разве читателю не напоминает это наше российское сегодня?

Процесс Веры Засулич имел огромные, трагические, непоправимые последствия в истории нашего Отечества. Получив ясный сигнал, что общественное мнение находится на их стороне, террористы всех мастей распоясались. Прошла волна терактов, не закончившихся убийством даже самого царя-реформатора. Убитого, между прочим, накануне того, как он решил дать стране Конституцию. Кто знает, как сложилась бы судьба России, не будь хамской выходки петербургского градоначальника, выстрела Веры Засулич и оправдательного приговора коллегии присяжных 31 марта 1878 года? Как никто не может предсказать судьбу современной России при наплевательском отношении к закону ее властей. Это ли не урок для нас - нынешних?

Исаак Фельдштейн

Вера Ивановна Засулич

ЗАСУЛИЧ Вера Ивановна (1849-1919) - российская общественная деятельница, народница, марксистка , литературный критик и публицист.

Участвовала в революционных кружках с 1868 г. С 1875 г. находилась на нелегальном положении. В 1878 г. стреляла в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. Причиной покушения послужил его приказ, по которому был незаконно высечен розгами политический заключенный Боголюбов (А. С. Емельянов). Оправдана судом присяжных 31 марта 1878 г. В 1879 г. примкнула к народнической организации «Черный передел».

С 1883 г. - член группы «Освобождение труда», с 1900 г. - член редакции газеты «Искра» и социал-демократического журнала «Заря». С 1903 г. была одним из лидеров меньшевиков.

Орлов А.С., Георгиева Н.Г., Георгиев В.А. Исторический словарь. 2-е изд. М., 2012, с. 189.

Засулич, Вера Ивановна (1850- 1919). Родилась в д. Михайловка Смоленской губернии. Училась в Москве в частном пансионе (1864-67), где готовили гувернанток со знанием иностранного языка.

Приехав в 1868 в Петербург, стала работать в переплетной мастерской, занималась самообразованием, принимала участие в революционных кружках.Арест. 30 апреля 1869 г. по делу Нечаева, освобождена в марте 1871 г. В 1869-71 находилась в заключении в Литовском замке. Вскоре была выслана в Крестцы, Новгор. губ. В 1872 г. переведена в Солигалич, Костромск. губ., в декабре 1873 г. в Харьков. С 1875 на нелегальном положении. В 1875 г. с целью пропаганды поселилась с Фроленко в дер. Цебулевке, Киевск. губ. В 1876 г. входила в состав отряда организованного бунтарями в Елисаветграде. В 1877 г. с М. А. Коленкиной вернулась в Петербург. В 1877 работала в Петербурге в подпольной "Вольной русской типографии, принадлежавшей обществу "Земля и воля".

24 января стреляла в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова, по приказу которого был высечен заключенный революционер Боголюбов. 31 марта 1878 оправдана судом присяжных и эмигрировала. В 1879 нелегально вернулась в Россию и вместе с Г. В. Плехановым организовала группу "Черный передел", занимавшуюся народнической пропагандой.

В 1880 вновь эмигрировала, в 1883 участвовала в создании первой марксистской группы "Освобождение труда", принимала активное участие в деятельности II Интернационала. В 1899 - 1900 нелегально находилась в Петербурге. После II съезда РСДРП (1903) - одна из лидеров меньшевиков. В 1905 после Манифеста 17 октября вернулась в Россию, поселилась на хуторе Греково в Тульской губернии, на зиму приезжая Петербург. От политической деятельности почти отошла. Октябрьскую революцию 1917 считала контрреволюционным переворотом, а так называемую "диктатуру пролетариата " - зеркальным отражением царского режима.

В. И. Засулич вела переписку с К. Марксом и Ф. Энгельсом, занималась переводами их трудов на русский язык. Написанные ею работы охватывают широчайший круг проблем истории, философии, литературы и др.

Умерла в Петрограде. Похоронена на Волковском православном кладбище (Литераторские мостки).

Использован материал с сайта "Народная Воля" - http://www.narovol.narod.ru/

ЗАСУЛИЧ Вера Ивановна (1849, д. Михайловка Смоленской губ. - 1919, Петроград) - деятель рев. движения. Род. в мелкопоместной дворянской семье. Рано лишившись отца, Засулич воспитывалась у теток и в 1864 была отдана в моек. частный пансион, где готовили гувернанток со знанием иностранного языка. В 1867 - 1868, нуждаясь в заработке, была письмоводителем у мирового судьи в Серпухове. Переехав в Петербург, стала работать в переплетной мастерской, занималась самообразованием и мечтала о рев. деятельности. В 1868 Засулич познакомилась с С. Г. Нечаевым , безуспешно пытавшимся вовлечь ее в свою организацию. Тем не менее Засулич предоставила Нечаеву свой адрес для пересылки писем. После нечаевской истории в 1869 Засулич была арестована, около года провела в Литовском замке и Петропавловской крепости, затем ее сослали в Новгородскую губ. В 1875 ей позволили жить под надзором полиции в Харькове. Увлекшись учением М.А. Бакунина , Засулич перешла на нелегальную работу; вошла в народнический кружок "Южные бунтари". В 1877 работала в Петербурге, в подпольной "Вольной русской типографии", принадлежавшей обществу "Земля и воля". В 1878 Засулич совершила покушение на градоначальника Ф.Ф. Тренева за применение плетей к политзаключенному, положив таким образом начало политическому террору, к-рый впоследствии сама же осуждала. Была оправдана судом присяжных под председательством А. Ф. Кони . Убежденная в необходимости крестьянской рев., в 1879 Засулич вместе с Г.В. Плехановым организовала группу "Черный передел", занимавшуюся пропагандой. В 1880 Засулич была вынуждена эмигрировать. Вскоре она поняла утопичность народничества и стала убежденной сторонницей рев. марксизма; в 1883 участвовала в создании группы "Освобождение труда". Засулич вела переписку с К. Марксом и Ф. Энгельсом, занималась переводами их трудов на рус. язык; принимала активное участие в деятельности II Интернационала. С 1894 жила в Лондоне. Написанные ею работы касались широчайшего круга проблем (истории, философии, лит-ры и др.). С 1897 жила в Швейцарии. В 1899 - 1900 Засулич нелегально находилась в Петербурге и познакомилась с В. И. Лениным . С 1900 выступала против "легального марксизма", входила в редакцию "Искры" и "Зари". В 1903 на II съезде РСДРП стала активным деятелем меньшевиков. В после Манифеста 17 октября вернулась в Россию. В годы реакции поселилась на хуторе Греково в Тульской губ., на зиму уезжая в Петербург, и от полит. деятельности почти отошла. По отношению к первой мировой войне заняла позицию оборончества: "Раз оказавшись бессильным остановить нападение, интернационализм уже не может, не должен был мешать обороне". В Февральскую революцию 1917 года с горечью констатировала, что социал-демократия не желает допустить к власти либералов, полагая, что "единственный революционный хороший класс" - это пролетариат, а остальные - предатели. Октябрьскую революцию Засулич рассматривала как контрреволюционный переворот , прервавший политическое развитие буржуазно-демократической революции. Она считала, что большевики создали зеркальное отражение царского режима. Перевернутый мир не преобразился. На его месте "стоит отвратительное громогласно лгущее, властвующее меньшинство и под ним громадное вымирающее от голода, вырождающееся с заткнутым ртом большинство". В последние годы жизни Засулич тяжело болела. Не отказавшись от своих убеждений, она чувствовала неудовлетворенность прожитой жизнью и казнилась за допущенные ошибки, приведшие к трагедии.

Использованы материалы кн.: Шикман А.П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. Москва, 1997.

ЗАСУЛИЧ Вера Ивановна (29 июля 1849, Михайловка Смоленской губ.- 8 мая 1919, Петроград). Родилась в семье мелкопоместного дворянина. В 1867 году сдала экзамен на звание домашней учительницы. В конце 1868 года познакомилась с С.Г. Нечаевым, который пытался вовлечь её в создаваемую им революционную организацию, она отказалась, считая его планы фантастическими, но предоставила свой адрес для получения и передачи писем. За письмо, полученное из-за границы для передачи другому лицу, арестована в 1869 году, находилась в заключении, затем сослана. В 1875 году вошла в киевскую народнич. группу "бунтарей" (бакунистов). В 1877 году переехала в Петербург, участвовала в деятельности "Земли и Воли". 24 января 1878 года совершила покушение на жизнь петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова ; 31 марта оправдана судом присяжных. В 1879 году после раскола "Земли и Воли" примкнула к Чёрному переделу". Эмигрировала. В 1883 году участвовала в создании с-д. группы "Освобождение труда", позднее член редакций "Искры" и "Зари". Была представителем российской социал-демократии на трёх конгрессах 2-го Интернационала (1896, 1900,1904). После раскола РСДРП на 2-м съезде (1903) стала одним из активных деятелей меньшевизма, ближайшим сподвижником Г.В. Плеханова . В кон. (после Манифеста 17 октября ) поселяется в Петербурге, перейдя на легальное положение. В.годы реакции примыкала к ликвидаторам. В годы 1-й мир. войны стояла на оборонч. позициях.

После Февральской революции 1917 года вошла в марте в группу "Единство". В апреле вместе с Г.В. Плехановым, Л.Г. Дейчем подписала воззвание "Российской Социал-Демократической Рабочей партии": "Гражданки и граждане! Отечество в опасности. Не надо гражд. войны. Она погубит нашу молодую свободу. Необходимо соглашение Совета РСД с Временным правительством. Нам не надо завоеваний, но мы не должны дать немцам подчинить себе Россию... мы защищаем свою и чужую свободу. Россия не может изменить своим союзникам... " ("Единство", 1917, 22 апркля). В середине июня выдвинута кандидатуру в гласные петроградской Временной Городской думы. В июле подписала "Воззвание старых революционеров ко всем гражданам России", в котором, в частности, говорилось: "Родина и рев-ция в опасности, и доколе эта опасность не исчезает, не время парт. споров. Объединимся все, без различия партий и классов, на одном деле, на одной цели - на спасении Родины... пусть все граждане России объединятся против объединённых армий врага и отдадут себя всецело в распоряжение Правительства Спасения Революциии... " (там же, 18 июля). В окт. выдвинута кандидатом в члены Учредительного Собрания.

Октябрьскую революцию не приняла, считая, что "нет у социализма в настоящий момент более лютых врагов, чем господа из Смольного. Не капиталистический способ производства они превращают в социалистический, а истребляют капиталы, уничтожают крупную промышленность... " ("Социализм Смольного", "Заря", 1922, № 9/10, с. 286). 1 апреля 1918 года единственный раз за свою полувековую революционную деятельность произнесла небольшую речь в клубе "Рабочее Знамя", где чествовалось 40-летие её оправдания присяжными заседателями.

Использованы материалы статьи В.В. Ворошилова в кн.: Политические деятели России 1917. биографический словарь. Москва, 1993.

Засулич Вера Ивановна (27.VII.1849 - 8.V.1919) (парт. и лит. псевд. - Велика, Велика Дмитриева, Вера Ивановна, Иванов В., Карелин Н., Старшая сестра, "Тетка", В. И. и др.) - деятель русского революционного движения. Родилась в дворянской семье в деревне Михайловке (Смоленской губернии). В марте 1867 года в Москве закончила пансион и выдержала экзамен на учительницу. Летом 1868 года приехала в Петербург. В конце 1860-х годов у Засулич стали складываться революционные взгляды. Познакомившись с С. Г. Нечаевым, она выступила против его заговорщических авантюристических замыслов. В мае 1869 года Засулич была арестована (за письмо, полученное от Нечаева из-за границы). Находилась в заточении с мая 1869 до марта 1871 года в Литовском замке и Петропавловской крепости. Сослана в Новгородскую губернию, потом в Тверь и, наконец, в Костромскую губернию. В декабре 1873 года переехала в Харьков, где училась на акушерских курсах. В 1875 году вошла в состав народнической группы киевских "бунтарей", после разгрома которой переехала (летом 1877 года) в Петербург. 24 января 1878 года Засулич стреляла в петербургского градоначальника Р. P. Трепова, по приказу которого был наказан розгами заключенный революционер Боголюбов. После оправдательного приговора, вынесенного судом присяжных (31.III.1878), Засулич эмигрировала в Швейцарию. В 1879 году она возвратилась в Россию, примкнула к "Черному переделу". В январе 1880 года вновь эмигрировала, участвовала в заграничном отделе общества Красного креста "Народной воли". В 1883 году Засулич, перейдя на позиции марксизма, вошла в состав Группы "Освобождение труда", развив в ней активную деятельность: переводила произв. К. Маркса и Ф. Энгельса, сотрудничала в демократических и марксистских журналах ("Новое слово", "Науч. обозрение" и др.). Засулич вела переписку с Марксом и Энгельсом, находилась в дружбе с видными русскими эмигрантами. В 1890 - начале 1900-х годов Засулич выступила с рядом статей, направленных против ошибочной тактики индивидуального террора. В конце 1899 года Засулич нелегально (по болгарскому паспорту Велики Дмитриевой) приезжала в Россию и устанавливала связи с местными социал-демократическими группами, познакомилась с В. И. Лениным. В 1900 году Засулич возвратилась за границу, вошла в состав редакции "Искры" и "Зари", участвовала в конгрессах 2-го Интернационала. На Втором съезде РСДРП (1903) присутствовала с совещательным голосом от редакции "Искры", примыкала к искровцам меньшинства. После II съезда - один из лидеров меньшевизма. Вернувшись в 1905 году в Россию, поселилась в Петербурге. В годы реакции выступала с поддержкой взглядов ликвидаторов. Во время 1-й мировой войны стояла на позициях социал-шовинистов. В 1917 году являлась членом меньшевистской группы "Единство". Октябрьскую социалистическую революцию Засулич встретила враждебно.

Засулич принадлежит очерк истории Международного товарищества рабочих, сочинение о Руссо и Вольтере, литературно-критические статьи о Д. И. Писареве, Н. А. Добролюбове, Н. Г. Чернышевском, С. М. Кравчинском (Степняке), В. А. Слепцове, П. Д. Боборыкине и др. В своих литературно-критических работах Засулич продолжала передовые традиции революционно-демократической литературы. В. И. Ленин, резко критикуя и осуждая политически ошибочную меньшевистскую позицию Засулич, вместе с тем высоко оценивал ее революционные заслуги, относя ее к числу виднейших революционеров (см. Ленинский сборник, XXIV, 1933, с. 170).

Б. С. Итенберг. Москва.

Советская историческая энциклопедия. В 16 томах. - М.: Советская энциклопедия. 1973-1982. Том 5. ДВИНСК - ИНДОНЕЗИЯ. 1964.

Сочинения: Сборник статей, т. 1-2, СПБ, 1907; Воспоминания, М., 1931. Статьи о рус. лит-ре, М., 1960.

Литература: Ленин В, И., Соч., 4 изд. (см. Справочный том, ч. 2, с. 202); Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с рус. политич. деятелями, 2 изд., М., 1951; Федорченко Л. С. (Н. Чаров), В. И. Засулич, М., 1926; Ковалевский М., Русская революция в судебных процессах и мемуарах, кн. 2 - Дело Веры Засулич, М., 1923; Кони А. Ф., Воспоминания о деле В. Засулич, М.-Л., 1933; Группа "Освобождение труда" (из архивов Г. В. Плеханова, В. И. Засулич и Л. Г. Дейча), Сб. No 1-6, М.-Л., 1923-28; Степняк-Кравчинский С. М., Соч., т. 1, М., 1958.

...Сама потом осуждала

Вера Ивановна Засулич (партийные клички - Велика, Старшая сестра, Тётка и др.; 1849-1919) родилась в Смоленской губернии, в мелкопоместной дворянской семье. Рано лишившись отца, она воспитывалась у теток и в 1864 г. была отдана в московский частный пансион, где готовили гувернанток. В 1867-1868 гг., нуждаясь в заработке, Засулич стала письмоводителем у мирового судьи в Серпухове. Переехав в 1868 г. в Петербург, начала работать в переплетной мастерской, занималась самообразованием и мечтала о революционной деятельности.

Вскоре она познакомилась с C.Г. Нечаевым и предоставила ему свой адрес для пересылки писем, однако вступить в его организацию отказалась. Тем не менее после убийства нечаевцами студента И.И. Иванова в 1869 г. Засулич была арестована, около года провела в Литовском замке и Петропавловской крепости. Затем ее сослали в Новгородскую губернию, а в 1875 г. позволили жить под надзором полиции в Харькове. Здесь она увлеклась учением М.А. Бакунина, перешла на нелегальное положение и вступила в народнический кружок «Южные бунтари». После его разгрома в 1877 г. она переехала в Петербург, где работала в нелегальной «Вольной русской типографии», принадлежавшей обществу «Земля и воля».

В 1878 г. Засулич совершила покушение на петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова (причиной послужили его издевательства над заключенным). Засулич купила револьвер, пришла на прием к Трепову и, зайдя к нему в кабинет, выстрелила. Дело рассматривалось в суде не как политическое. Вина Засулич была очевидна. Даже ее адвокат (П.А. Александров) признал, что она стреляла с намерением убить. Речь обвинителя была крайне бесцветной, но адвокат, напротив, блистал красноречием. Он подчеркивал, что Трепов сам поступил плохо, и Засулич, не могла не сочувствовать заключенному. На стороне адвоката был и председатель суда А.Ф. Кони. Присяжные полностью оправдали Засулич.

В этот день комитет «Народной воли» выпустил листовку, где говорилось: «31 марта 1878 г. для России начался пролог той великой исторической драмы, которая называется судом народа над правительством. Присяжные отказались обвинить ту, которая решилась противопоставить насилию насилие. Этим ознаменовалось пробуждение нашей общественной жизни». «Пробуждением» было названо оправдание явного беззакония: общество дало санкцию на уничтожение представителей правопорядка. Выстрел чересчур эмоциональной девицы развязал руки террору.

Оправданная судом, Засулич продолжала революционную деятельность. В 1879 г. она вместе с Г.В. Плехановым организовала группу «Черный передел», а в 1880 г. была вынуждена эмигрировать. Разочаровавшись в народничестве она стала марксисткой: участвовала в создании группы «Освобождение труда», переписывалась с Марксом и Энгельсом, переводила их труды на русский язык, участвовала в деятельности II Интернационала. С 1894 г. Засулич жила в Лондоне, с 1897 г. - в Швейцарии. В 1899-1900 гг. нелегально находилась в Петербурге, познакомилась с Лениным; с 1900 г. входила в редакцию «Искры» и «Зари». При расколе РСДРП стала на сторону меньшевиков. В 1905 г. после провозглашения Манифеста 17 октября, давшего населению политические свободы и гарантировавшего созыв Государственной Думы, вернулась в Россию; проводила лето на хуторе в Тульской губернии, а зиму в Петербурге. От политической деятельности почти отошла.

Во время I мировой войны Засулич, в отличие от большевиков, не желала России поражения, за что те аттестовали ее как «социал-шовинистку». Октябрьский переворот 1917 г. она считала контрреволюционным, прервавшим ход февральской революции. В последние годы жизни Засулич тяжело болела. В советской действительности она усматривала «отвратительное, громогласно лгущее, властвующее меньшинство и под ним громадное, вымирающее от голода, вырождающееся с заткнутым ртом большинство».

Вера Засулич вошла в историю благодаря своему выстрелу в Трепова. Этот выстрел и его последующее оправдание дали толчок революционному террору, который она сама потом осуждала. Но в благодарность за этот выстрел большевики присвоили имя Веры Засулич улицам и переулкам ряда городов.

Черная книга имен, которым не место на карте России. Сост. С.В. Волков. М., «Посев», 2004.

Далее читайте:

, тайное революционное общество, существовало в 1870-е гг.

Сочинения:

Революционеры из буржуазной среды, П., 1921 (биогр. очерк П. Дейча);

Воспоминания, М., 1931.

Сборник статей, т. 1-2, СПБ, 1907;

Статьи о рус. лит-ре, М., 1960.

Литература:

Николаевский Б.И., Из лит. наследства В.И. Засулич. "Каторга и ссылка", 1929, N 55;

Бургина А. Социал-демократическая меньшевистская литература. Библиографический указатель. Станфорд, 1968 г.

Богданова Т.А. В.И.Засулич и русская социал-демократия // Источниковедческое изучение памятников письменной культуры в собраниях и архивах ГПБ. История России XIX - XX веков: Сб. научных трудов. Л.,1991.

Ленин В, И., Соч., 4 изд. (см. Справочный том, ч. 2, с. 202);

Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с рус. политич. деятелями, 2 изд., М., 1951;

Федорченко Л. С. (Н. Чаров), В. И. Засулич, М., 1926;

Ковалевский М., Русская революция в судебных процессах и мемуарах, кн. 2 - Дело Веры Засулич, М., 1923;

Кони А. Ф., Воспоминания о деле В. Засулич, М.-Л., 1933;

Группа "Освобождение труда" (из архивов Г. В. Плеханова, В. И. Засулич и Л. Г. Дейча), Сб. No 1-6, М.-Л., 1923-28;

Степняк-Кравчинский С. М., Соч., т. 1, М., 1958.

Дело Засулич

Вера Ивановна Засулич обвинялась в покушении на убийство Петербургского градоначальника генерала Трепова, совершенного ею путем выстрела из пистолета 24 января 1878 г. Обвинительной властью преступление Засулич квалифицировалось как умышленное, с заранее обдуманным намерением.

Истинным мотивом этого преступления было возмущение Засулич беззаконными действиями генерала Трепова, отдавшего распоряжение высечь розгами содержавшегося в доме предварительного заключения политического подследственного Боголюбова. Поступок генерала Трепова широко обсуждался в печати и различных общественных кругах. Наиболее передовые из них оценивали этот поступок как жестокий акт насилия, произвола и надругания над человеческой личностью, несовместимый с принципами гуманности. Выстрел В. Засулич и прозвучал как выражение протеста против действий генерала Трепова со стороны прогрессивной общественности.

При рассмотрении дела Засулич царская юстиция предложила обвинителям не давать в речи оценки действий Трепова. Такое условие не было принято Андреевским и Жуковским, которые выступать обвинителями в этом процессе отказались (см. их биографические справки). Однако не только оценка действий Трепова, но и горячее осуждение вообще применения телесных наказаний были блестяще даны в речи Александрова, защищавшего Веру Засулич. ---

Дело рассматривалось Петербургским окружным судом с участием присяжных заседателей 31 марта 1878 г. {Подробно об обстоятельствах дела Засулич см. А. Ф. Кони, Избранные произведения, Госюриздат, 1956, стр. 497--703.}.

Господа присяжные заседатели! Я выслушал благородную, сдержанную речь товарища прокурора, и со многим из того, что сказано им, я совершенно согласен; мы расходимся лишь в весьма немногом, но, тем не менее, задача моя после речи господина прокурора не оказалась облегченной. Не в фактах настоящего дела, не в сложности их лежит его трудность; дело это просто по своим обстоятельствам, до того просто, что если ограничиться одним только событием 24 января, тогда почти и рассуждать не придется. Кто станет отрицать, что самоуправное убийство есть преступление; кто будет отрицать то, что утверждает подсудимая, что тяжело поднимать руку для самоуправной расправы?

Все это истины, против которых нельзя спорить, но дело в том, что событие 24 января не может быть рассматриваемо отдельно от другого случая: оно так связуется, так переплетается с фактом совершившегося в доме предварительного заключения 13 июля, что если непонятным будет смысл покушения, произведенного В. Засулич на жизнь генерал-адъютанта Трепова, то его можно уяснить, только сопоставляя это покушение с теми мотивами, начало которых положено было происшествием в доме предварительного заключения. В самом сопоставлении, собственно говоря, не было бы ничего трудного; очень нередко разбирается не только такое преступление, но и тот факт, который дал мотив этому преступлению. Но в настоящем деле эта связь до некоторой степени усложняется, и разъяснение ее затрудняется. В самом деле, нет сомнения, что распоряжение генерал-адъютанта Трепова было должностное распоряжение. Но должностное лицо мы теперь не судим, и генерал-адъютант Трепов является здесь в настоящее время не в качестве подсудимого должностного лица, а в качестве свидетеля, лица, потерпевшего от преступления; кроме того, чувство приличия, которое мы не решились бы преступить в защите нашей и которое не может не внушить нам известной сдержанности относительно генерал-адъютанта Трепова как лица, потерпевшего от преступления, я очень хорошо понимаю, что не могу касаться действий должностного лица и обсуждать их так, как они обсуждаются, когда это должностное лицо предстоит в качестве подсудимого. Но из того затруднительного положения, в котором находится защита в этом деле, можно, мне кажется, выйти следующим образом.

Всякое должностное, начальствующее лицо представляется мне в виде двуликого Януса, поставленного в храме, на горе; одна сторона этого Януса обращена к закону, к начальству, к суду; она ими освещается и обсуждается; обсуждение здесь полное, веское, правдивое; другая сторона обращена к нам, простым смертным, стоящим в притворе храма, под горой. На эту сторону мы смотрим, Ъ она бывает не всегда одинаково освещена для нас. Мы к ней подходим иногда только с простым фонарем, с грошевой свечкой, с тусклой лампой, многое для нас темно, многое наводит нас на такие суждения, которые не согласуются со взглядами начальства, суда на те же действия должностного лица. Но мы живем в этих, может быть, иногда и ошибочных понятиях, на основании их мы питаем те или другие чувства к должностному лицу, порицаем его или славословим его, любим или остаемся к нему равнодушным, радуемся, если находим распоряжения мотивом для наших- действий, за которые мы судимся и должны ответствовать, тогда важно иметь в виду не только то, правильны или не правильны действия должностного лица с точки зрения закона, а как мы сам" смотрели на них. Не суждения закона о должностном действии, а наши воззрения на него должны быть приняты как обстоятельства, обусловливающие, степень нашей ответственности. Пусть эти воззрения будут и неправильны, -- они ведь имеют значение не для суда над должностным лицом, а для суда над нашими поступками, соображенными с теми или другими руководившими нами понятиями.

Чтобы вполне судить о мотиве наших поступков, надо знать, как эти мотивы отразились в наших понятиях. Таким образом, в моем суждении о событии 13 июля не будет обсуждения действий должностного лица, а только разъяснение того, как отразилось это событие на уме и убеждениях Веры Засулич. Оставаясь в этих пределах, я, полагаю, не буду судьею действий должностного лица и затем надеюсь, что в этих пределах мне будет дана необходимая законная свобода слова и вместе с тем будет оказано снисхождение, если я с некоторой подробностью остановлюсь на таких обстоятельствах, которые с первого взгляда могут и не казаться прямо относящимися к делу. Являясь защитником В. Засулич, по ее собственному избранию, выслушав от нее, в моих беседах с нею, многое, что она находила нужным передать мне, я невольно впадаю в опасение не быть полным выразителем ее мнения и упустить что-либо, что, по взгляду самой подсудимой, может иметь значение для ее дела.

Я мог бы теперь начать прямо со случая 13 июля, но нужно прежде исследовать почву, которая обусловила связь, между 13 июля и 24 января. Эта связь лежит во всем прошедшем, во всей жизни В. Засулич. Рассмотреть эту жизнь весьма поучительно; поучительно рассмотреть ее не только для интересов настоящего дела, не только для того, чтобы определить, в какой степени виновна В. Засулич, но ее прошедшее поучительно и для извлечения из него других материалов, нужных и полезных для разрешения таких вопросов, которые выходят из пределов суда: для изучения той почвы, которая у нас нередко производит преступление и преступников. Вам сообщены уже о В. Засулич некоторые" биографические данные; они не длинны, и мне придется остановиться только на некоторых из них.

Вы помните, что с семнадцати лет, по окончании образования в одном из московских пансионов, после того как она выдержала с отличием экзамен на звание домашней учительницы, Засулич вернулась в дом своей матери. Старуха-мать ее живет в Петербурге. В небольшой сравнительно промежуток времени семнадцатилетняя девушка имела случай познакомиться с Нечаевым и его сестрой. Познакомилась она с ней совершенно случайно, в учительской школе, куда она ходила изучать звуковой метод преподавания грамоты. Кто такой был Нечаев, какие его замыслы, она не знала, да тогда еще и никто не знал его в России; он считался простым студентом, который играл некоторую роль в студенческих волнениях, не представлявших ничего политического.

По просьбе Нечаева В. Засулич согласилась оказать ему некоторую, весьма обыкновенную услугу. Она раза три или четыре принимала от него письма и передавала их по адресу, ничего, конечно, не зная о содержании самих писем. Впоследствии оказалось, что Нечаев -- государственный преступник, и ее совершенно случайные отношения к Нечаеву послужили основанием к привлечению ее в качестве подозреваемой в государственном преступлении по известному нечаевскому делу. Вы помните из рассказа В. Засулич, что двух лет тюремного заключения стоило ей это подозрение. Год она просидела в Литовском замке и год в Петропавловской крепости. Это были восемнадцатый и девятнадцатый годы ее юности.

Годы юности- по справедливости считаются лучшими годами в жизни человека; воспоминания о них, впечатления этих лет остаются на всю жизнь. Недавний ребенок готовится стать созревшим человеком. Жизнь представляется пока издали ясной, розовой, обольстительной стороной без мрачных теней, без темных пятен. Много переживает юноша в эти короткие годы, и пережитое кладет след на всю жизнь. Для мужчины это пора высшего образования; здесь пробуждаются первые прочные симпатии; здесь завязываются товарищеские связи; отсюда выносятся навсегда любовь к месту своего образования, к своей alma mater {Мать кормящая.}. Для девицы годы юности представляют пору расцвета, полного развития; перестав быть дитятею, свободная еще от обязанностей жены и матери, девица живет полною радостью, полным сердцем. То -- пора первой любви, беззаботности, веселых надежд, незабываемых радостей, пора дружбы; то -- пора всего того дорогого, неуловимо-мимолетного, к чему потом любят обращаться воспоминаниями зрелая мать и старая бабушка.

Легко вообразить, как провела Засулич эти лучшие годы своей жизни, в каких забавах, в каких радостях провела она это дорогое время, какие розовые мечты волновали ее в стенах Литовского замка и казематах Петропавловской крепости. Полное отчуждение от всего, что за тюремной стеной. Два года она не видела ни матери, ни родных, ни знакомых. Изредка только через тюремное начальство доходила весть от них, что все, мол, слава богу, здоровы. Ни работы, ни занятий. Кое-когда только книга, прошедшая через тюремную цензуру. Возможность сделать несколько шагов по комнате и полная невозможность увидеть что-либо через тюремное окно. Отсутствие воздуха, редкие прогулки, дурной сон, плохое питание. Человеческий образ видится только в тюремном стороже, приносящем обед, да в часовом, заглядывающем, время от времени, в дверное окно, чтобы узнать, что делает арестант. Звук отворяемых и затворяемых замков, бряцание ружей сменяющихся часовых, мерные шаги караула да уныломузыкальный звон часов Петропавловского шпица. Вместо дружбы, любви, человеческого общения -- одно сознание, что справа и слева, за стеной, такие же товарищи по несчастью, такие же жертвы несчастной доли.

В эти годы зарождающихся симпатий Засулич действительно создала и закрепила в душе своей навеки одну симпатию -- беззаветную любовь ко всякому, кто, подобно ей, принужден влачить несчастную жизнь подозреваемого в политическом преступлении. Политический арестант, кто бы он ни был, стал ей дорогим другом, товарищем юности, товарищем по воспитанию. Тюрьма была для нее aima mater, которая закрепила эту дружбу, это товарищество.

Два года кончились. Засулич отпустили, не найдя даже никакого основания предать ее суду. Ей сказали: "Иди",-- и даже не прибавили: "И более не согрешай",-- потому что прегрешений не нашлось, и до того не находилось их, что в продолжение двух лет она всего только два раза была спрошена, и одно время серьезно думала, в продолжение многих месяцев, что она совершенно забыта: "Иди". Куда же идти? По счастию, у нее есть куда идти -- у нее здесь, в Петербурге, старуха-мать, которая с радостью встретит дочь. Мать и дочь были обрадованы свиданием; казалось, два тяжких года исчезли из памяти. Засулич была еще молода -- ей был всего двадцать первый год. Мать утешала ее, говорила: "Поправишься, Верочка, теперь все пройдет, все кончилось благополучно". Действительно, казалось, страдания излечатся, молодая жизнь одолеет, и не останется следов тяжелых лет заключения.

Была весна, пошли мечты о летней дачной жизни, которая могла казаться земным раем после тюремной жизни; прошло десять дней полных розовых мечтаний. Вдруг поздний звонок. Не друг ли запоздалый? Оказывается -- не друг, но и не враг, а местный надзиратель. Объясняет он Засулич, что приказано ее отправить в пересыльную тюрьму. "Как в тюрьму? Вероятно, это недоразумение, я не привлечена к нечаевскому делу, не предана суду, обо мне дело прекращено судебного палатою и Правительствующим Сенатом".-- "Не могу знать,-- отвечает надзиратель,-- пожалуйте, я от начальства имею предписание взять вас".

Мать принуждена отпустить дочь. Дала ей кое-что: легкое платье, бурнус, говорит: "Завтра мы тебя навестим, мы пойдем к прокурору, этот арест -- очевидное недоразумение, дело объяснится и ты будешь освобождена".

Проходят пять дней, В. Засулич сидит в пересыльной тюрьме с полной уверенностью скорого освобождения.

Возможно ли, чтобы после того как дело было прекращено судебною властью, не нашедшей никакого основания в чем бы то ни было обвинять Засулич, она, едва двадцатилетняя девица, живущая у матери, могла быть выслана, и выслана только что освобожденная, после двухлетнего тюремного заключения.

В пересыльной тюрьме навещают ее мать, сестра; ей приносят конфеты, книжки; никто не воображает, чтобы она могла быть выслана, и никто не озабочен приготовлениями к предстоящей высылке.

На пятый день задержания ей говорят: "Пожалуйте, вас сейчас отправляют в город Крестцы".-- "Как отправляют? Да у меня нет ничего для дороги. Подождите, по крайней мере, дайте мне возможность дать знать родственникам, предупредить их. Я уверена, что тут какое-нибудь недоразумение. Окажите мне снисхождение, подождите, отложите мою отправку хоть на день, на два, я дам знать родным".--"Нельзя,-- говорят,-- не можем по закону, требуют вас немедленно отправить".

Рассуждать было нечего. Засулич понимала, что надо покориться закону, не знала только, о каком законе тут речь. Поехала она в одном платье, в легком бурнусе; пока ехала по железной дороге, было сносно, потом поехала на почтовых, в кибитке, между двух жандармов. Был апрель месяц, стало в легком бурнусе невыносимо холодно: жандарм снял свою шинель и одел барышню. Привезли ее в Крестцы. В Крестцах отдали ее исправнику, исправник выдал квитанцию в принятии клади и говорит Засулич: "Идите, я вас не держу, вы не арестованы. Идите и по субботам являйтесь в полицейское управление, так как вы состоите у нас под надзором".

Рассматривает Засулич свои ресурсы, с которыми ей приходится начать новую жизнь неизвестном городе. У нее оказывается рубль денег, французская книжка, да коробка шоколадных конфет.

Нашелся добрый человек, дьячок, который поместил ее в своем семействе. Найти занятие в Крестцах ей не представилось возможности тем более, что нельзя было скрыть, что она -- высланная административным порядком. Я не буду затем повторять другие подробности, которые рассказала сама В. Засулич.

Из Крестцов ей пришлось ехать в Тверь, в Солигалич, в Харьков. Таким образом началась ее бродячая жизнь,-- жизнь женщины, находящейся под надзором полиции. У нее делали обыски, призывали для разных опросов, подвергали иногда задержкам не в виде арестов и, наконец, о ней совсем забыли.

Когда от нее перестали требовать, чтобы она еженедельно являлась на просмотр к местным полицейским властям, тогда ей улыбнулась возможность контрабандой поехать в Петербург и затем с детьми своей сестры отправиться в Пензенскую губернию. Здесь она летом 1877 года прочитывает в первый раз в газете "Голос" известие о наказании Боголюбова.

Да позволено мне будет, прежде чем перейти к этому известию, сделать еще маленькую экскурсию в область розги.

Я не имею намерения, господа присяжные заседатели, представлять вашему вниманию историю розги,-- это завело бы меня в область слишком отдаленную, к весьма далеким страницам нашей истории, ибо история русской розги весьма продолжительна. Нет, не историю розги хочу я повествовать перед вами, я хочу привести лишь несколько воспоминаний о последних днях ее жизни.

Вера Ивановна Засулич принадлежит к молодому поколению. Она стала себя помнить тогда уже, когда наступили новые порядки, когда розги отошли в область преданий. Но мы, люди предшествовавшего поколения, мы еще помним то полное господство розг, которое существовало до 17 апреля 1863 г. Розга царила везде: в школе, на мирском сходе, она была непременной принадлежностью на конюшне помещика, потом в казармах, в полицейском управлении... Существовало сказание -- апокрифического, впрочем, свойства,-- что где-то русская розга была приведена в союз с английским механизмом, и русское сечение совершалось по всем правилам самой утонченной европейской вежливости. Впрочем, достоверность этого сказания никто не подтверждал собственным опытом. В книгах наших уголовных, гражданских и военных законов розга испещряла все страницы. Она составляла какой-то легкий мелодический перезвон в общем громогласном гуле плети, кнута и шпицрутенов. Но наступил великий день, который чтит вся Россия,-- 17 апреля 1863 г.,-- и розга перешла в область истории. Розга, правда, не совсем, но все другие телесные наказания миновали совершенно. Розга не была совершенно уничтожена, но крайне ограничена. В то время было много опасений за полное уничтожение розги, опасений, которых не разделяло правительство, но которые волновали некоторых представителей интеллигенции. Им казалось вдруг как-то неудобным и опасным оставить без розг Россию, которая так долго вела свою историю рядом с розгой,-- Россию, которая, По их глубокому убеждению, сложилась в обширную державу и достигла своего величия едва ли не благодаря розгам. Как, казалось, вдруг остаться без этого цемента, связующего общественные устои? Как будто в утешение этих мыслителей розга осталась в очень ограниченных размерах и утратила свою публичность.

По каким соображениям решились сохранить ее, я не знаю, но думаю, что она осталась как бы в виде сувенира после умершего или удалившегося навсегда лица. Такие сувениры обыкновенно приобретаются и сохраняются в малых размерах. Тут не нужно целого шиньона, достаточно одного локона; сувенир обыкновенно не выставляется наружу, а хранится в тайнике медальона, в дальнем ящике. Такие сувениры не переживают более одного поколения.

Когда в исторической жизни народа нарождается какое-либо преобразование, которое способно поднять дух народа, возвысить его человеческое достоинство, тогда подобное преобразование прививается и приносит свои плоды. Таким образом, и отмена телесного наказания оказала громадное влияние на поднятие в русском народе чувства человеческого достоинства. Теперь стал позорен тот солдат, который довел себя до наказания розгами; теперь смешон и считается бесчестным тот крестьянин, который допустит себя наказать розгами.

Вот в эту-то пору, через пятнадцать лет после отмены розг, которые, впрочем, давно уже были отменены для лиц привилегированного сословия, над политическим осужденным арестантом было совершено позорное сечение. Обстоятельство это не могло укрыться от внимания общество: о нем заговорили в Петербурге, о нем вскоре появляются газетные известия. И вот эти-то газетные известия дали первый толчок мыслям В. Засулич. Короткое газетное известие о наказании Боголюбова розгами не могло не произвести на Засулич подавляющего впечатления. Оно производило такое впечатление на всякого, кому знакомо чувство чести и человеческого достоинства.

Человек, по своему рождению, воспитанию и образованию чуждый розги; человек, глубоко чувствующий и понимающий все ее позорное и унизительное значение; человек, который по своему образу мыслей, по своим убеждениям и чувствам не мог без сердечного содрогания видеть и слышать исполнение позорной экзекуции над другими, -- этот человек сам должен был перенести на собственной коже всеподавляющее действие унизительного наказания

Какое, думала Засулич, мучительное истязание, какое презрительное поругание над всем, что составляет самое существенное достояние развитого человека, и не только развитого, но и всякого, кому не чуждо чувство чести и человеческого достоинства.

Не с точки зрения формальностей закона могла обсуждать В. Засулич наказание, произведенное над Боголюбовым, но и для нее не могло быть ясным из самых газетных известий, что Боголюбов, хотя и был осужден в каторжные работы, но еще не поступил в разряд ссыльнокаторжных, что над ним не было еще исполнено все то, что, по фикции закона, отнимает от человека честь, разрывает всякую связь его с прошедшим и низводит его на положение лишенного всех прав. Боголюбов содержался еще в доме предварительного заключения, он жил среди прежней обстановки, среди людей, которые напоминали ему его прежнее положение.

Нет, не с формальной точки зрения обсуждала В. Засулич наказание Боголюбова; была другая точка зрения, менее специальная, более сердечная, более человеческая, которая никак не позволяла примириться с разумностью и справедливостью произведенного над Боголюбовым наказания.

Боголюбов был осужден за государственное преступление. Он принадлежал к группе молодых, очень молодых людей, судившихся за преступную манифестацию на площади Казанского собора. Весь Петербург знает об этой манифестации, и все с сожалением отнеслись тогда к этим молодым людям, так опрометчиво заявившим себя политическими преступниками, к этим так непроизводительно погубленным молодым силам. Суд строго отнесся к судимому деянию. Покушение явилось в глазах суда весьма опасным посягательством на государственный порядок, и закон был применен с подобающей строгостью. Но строгость приговора за преступление не исключала возможности видеть, что покушение молодых людей было прискорбным заблуждением и не имело в своем основании таких расчетов, своекорыстных побуждений, преступных намерений, что, напротив, в основании его лежало доброе увлечение, с которым не совладал молодой разум, живой характер, и дало им направиться на ложный путь, приведший к прискорбным последствиям.

Характерные особенности нравственной стороны государственных преступлений не могут не обращать на себя внимания. Физиономия государственных преступлений нередко весьма изменчива. То, что вчера считалось государственным преступлением, сегодня или завтра становится высокочтимым подвигом гражданской доблести. Государственное преступление нередко -- только разновременно высказанное учение преждевременного преобразования, проповедь того, что еще недостаточно созрело и для чего еще не наступило время.

Все это, несмотря на тяжкую кару закона, постигающую государственного преступника, не позволяет видеть в нем презренного, отвергнутого члена общества, не позволяет заглушить симпатий: ко всему тому высокому, честному, доброму, разумному, что остается в нем вне сферы его преступного деяния.

Мы, в настоящее славное царствование, тогда еще с восторгом юности, приветствовали старцев, возвращенных монаршим милосердием из снегов Сибири, этих государственных преступников, явившихся энергическими деятелями по различным отраслям великих преобразований, тех преобразований, несвоевременная мечта о которых стоила им годов каторги.

Боголюбов судебным приговором был лишен всех прав состояния и присужден к каторге. Лишение всех прав и каторга -- одно из самых тяжелых наказаний нашего законодательства. Лишение всех прав и каторга одинаково могут постигнуть самые разнообразные тяжкие преступления, несмотря на все различие их нравственной подкладки. В этом еще нет ничего несправедливого. Наказание, насколько оно касается сферы права, изменения общественного положения, лишения свободы, принудительных работ, может без особенно вопиющей неравномерности постигать преступника самого разнообразного характера. Разбойник, поджигатель, распространитель ереси, наконец, государственный преступник могут быть без явной несправедливости уравнены постигающим их наказанием.

Но есть сфера, которая не поддается праву, куда бессилен проникнуть нивелирующий закон, где всякая законная уравнительность была бы величайшей несправедливостью. Я разумею сферу умственного и нравственного развития, сферу убеждений, чувствований, вкусов, сферу всего того, что составляет умственное и нравственное достояние человека.

Высокоразвитый, полный честных нравственных принципов государственный преступник и безнравственный, презренный разбойник или вор могут одинаково, стена об стену, тянуть долгие годы заключения, могут одинаково нести тяжкий труд рудниковых работ, но никакой закон, никакое положение, созданное для них наказанием, не в состоянии уравнять их во всем том, что составляет умственную и нравственную сферу человека. Что, потому, для одного составляет ничтожное лишение, легкое взыскание, то для другого может составить тяжелую нравственную пытку, невыносимое, бесчеловечное истязание.

Закон карающий может отнять внешнюю честь, все внешние отличия, с ней сопряженные, но истребить в человеке чувство моральной чести, нравственного достоинства судебным приговором, изменить нравственное содержание человека, лишить его всего того, что составляет неотъемлемое достояние его развития, никакой закон не может. И если закон не может предусмотреть все нравственные, индивидуальные различия преступника, которые обусловливаются их прошедшим, то является на помощь общая, присущая человеку, нравственная справедливость, которая должна подсказать, что применимо к одному и что было бы высшею несправедливостью в применении к другому.

Если с этой точки зрения общей справедливости смотреть на наказание, примененное к Боголюбову, то понятным станет то возбуждающее, тяжелое чувство негодования, которое овладело всяким неспособным безучастно относиться к нравственному истязанию над ближним.

С чувством глубокого, непримиримого оскорбления за нравственное достоинство человека отнеслась Засулич к известию о позорном наказании Боголюбова.

Что был для нее Боголюбов? Он не был для нее родственником, другом, он не был ее знакомым, она никогда не видала и не знала его. Но разве для того, чтобы возмутиться видом нравственно раздавленного человека, чтобы прийти в негодование от позорного глумления над беззащитным, нужно быть сестрой, женой, любовницей? Для Засулич Боголюбов был политический арестант, и в этом слове было для нее все: политический арестант не был для Засулич отвлеченное представление, вычитываемое из книг, знакомое по слухам, по судебным процессам, -- представление, возбуждающее в честной душе чувство сожаления, сострадания, сердечной симпатии. Политический арестант был для Засулич -- она сама, ее горькое прошедшее, ее собственная история -- история безвозвратно погубленных лет, лучших и дорогих в жизни каждого человека, которого не постигает тяжкая доля, перенесенная Засулич. Политический арестант был для Засулич -- горькое воспоминание ее собственных страданий, ее тяжкого нервного возбуждения, постоянной тревоги, томительной неизвестности, вечной думы над вопросами: Что я сделала? Что будет со мной? Когда же наступит конец? Политический арестант был ее собственное сердце, и всякое грубое прикосновение к этому сердцу болезненно отзывалось на ее возбужденной натуре.

В провинциальной глуши газетное известие действовало на Засулич еще сильнее, чем оно могло бы действовать здесь, в столице. Там она была одна. Ей не с кем было разделить свои сомнения, ей не от кого было услышать слово участия по занимавшему ее вопросу. Нет, думала Засулич, вероятно, известие неверно, по меньшей мере оно преувеличено. Неужели теперь, и именно теперь, думала она, возможно такое явление? Неужели 20 лет прогресса, смягчение нравов, человеколюбивое отношение к арестованному, улучшение судебных и тюремных порядков, ограничение личного произвола, неужели 20 лет поднятия личности и достоинства человека вычеркнуты и забыты бесследно? Неужели к тяжкому приговору, постигшему Боголюбова, можно было прибавлять еще более тяжкое презрение к его человеческой личности, забвение в нем всего прошлого, всего, что дали ему воспитание и развитие? Неужели нужно было еще наложить несмываемый позор на эту, положим, преступную, но во всяком случае не презренную личность? Нет ничего удивительного, продолжала думать Засулич, что Боголюбов в состоянии нервного возбуждения, столь понятного в одиночно-заключенном арестанте, мог, не владея собой, позволить себе то или другое нарушение тюремных правил, но на случай таких нарушений, если и признавать их вменяемыми человеку в исключительном состоянии его духа, существуют у тюремного начальства другие меры, ничего общего не имеющие с наказанием розгами. Да и какой же поступок приписывает Боголюбову газетное известие? Неснятие шапки при вторичной встрече с почетным посетителем. Нет, это невероятно, успокаивалась Засулич; подождем, будет опровержение, будет разъяснение происшествия; по всей вероятности, оно окажется не таким, как представлено.

Но не было ни разъяснений, ни опровержений, ни гласа, ни послушания. Тишина молчания не располагала к тишине взволнованных чувств. И снова возникал в женской экзальтированной голове образ Боголюбова, подвергнутого позорному наказанию, и распаленное воображение старалось угадать, перечувствовать вое то, что мог перечувствовать несчастный. Рисовалась возмущающая душу картина, но то была еще только картина собственного воображения, не проверенная никакими данными, не пополненная слухами, рассказами очевидцев, свидетелей наказания; скоро явилось и то и другое.

В сентябре Засулич была в Петербурге; здесь уже она могла проверить занимавшее ее мысль происшествие по рассказам очевидцев или лиц, слышавших непосредственно, от очевидцев. Рассказы по содержанию своему не способны были усмирить возмущенное чувство. Газетное известие оказывалось непреувеличенным; напротив, оно дополнялось такими подробностями, которые заставляли содрогаться, которые приводили в негодование. Рассказывалось и подтверждалось, что Боголюбов не имел намерения оказать неуважение, неповиновение, что естественное уклонение от внушения, которое ему угрожало, что попытка сбить с Боголюбова шапку вызвала крики со стороны смотревших на происшествие арестантов независимо от какого-либо возмущения их к тому Боголюбовым. Рассказывались дальше возмутительные подробности приготовления и исполнения наказания. Во двор, на который из окон камер неслись крики арестантов, взволнованных происшествием с Боголюбовым, является смотритель тюрьмы и, чтобы "успокоить" волнение, возвещает о предстоящем наказании Боголюбова розгами, не успокоив никого этим в действительности, но, несомненно, доказав, что он, смотритель, обладает и практическим тактом и пониманием человеческого сердца. Перед окнами женских арестантских камер, в виду испуганных чем-то необычайным происходящим в тюрьме женщин, вяжутся пуки розог, как будто бы драть предстояло целую роту; разминаются руки, делаются репетиции предстоящей экзекуции, и в конце концов нервное волнение арестантов возбуждается до такой степени, что ликторы считают нужным убраться в сарай и оттуда выносят пуки розог уже спрятанными под шинелями.

Теперь, по отрывочным рассказам, по догадкам, по намекам нетрудно было вообразить и настоящую картину экзекуции. Восставала эта бледная, испуганная фигура Боголюбова, не ведающая, что он сделал, что с ним хотят творить; восставал в мыслях болезненный его образ. Вот он, приведенный на место экзекуции и пораженный известием о том позоре, который ему готовится; вот он, полный негодования и думающий, что эта сила негодования даст ему силы Самсона, чтоб устоять в борьбе с массой ликторов, исполнителей наказания; вот он, падающий под массой пудов человеческих тел, насевших ему на плечи, распростертый на полу, позорно обнаженный несколькими парами рук, как железом, прикованный, лишенный всякой возможности сопротивляться, и над всей этой картиной мерный свист березовых прутьев, да также мерное счисление ударов благородным распорядителем экзекуции. Все замерло в тревожном ожидании стона; этот стон раздался,-- то не был стон физической боли -- не на нее рассчитывали; то был мучительный стон удушенного, униженного, поруганного, раздавленного человека. Священнодействие совершилось, позорная жертва была принесена!..

Сведения, полученные Засулич, были подробны, обстоятельны, достоверны. Теперь тяжелые сомнения сменились еще более тяжелою известностью. Роковой вопрос встал со всей его беспокойною настойчивостью. Кто же вступится за поруганную честь беспомощного каторжника? Кто смоет, кто и как искупит тот позор, которыми навсегда неутешимою болью будет напоминать о себе несчастному? С твердостью перенесет осужденный суровость каторги, но не примирится с этим возмездием за его преступление, быть может, сознает его справедливость, быть может, наступит минута, когда милосердие с высоты трона и для него откроется, когда скажут ему: "Ты искупил свою вину, войди опять в то общество, из которого ты удален,-- войди и будь снова гражданином". Но кто и как изгладит в его сердце воспоминание о позоре, о поруганном достоинстве; кто и как смоет то пятно, которое на всю жизнь останется неизгладимым в его воспоминании? Наконец, где же гарантия против повторения подобного случая? Много товарищей по несчастью у Боголюбова, -- неужели и они должны существовать под страхом всегдашней возможности испытать то, что пришлось перенести Боголюбову? Если юристы могли создать лишение прав, то отчего психологи, моралисты не явятся со средствами отнять у лишенного прав его нравственную физиономию, его человеческую натуру, его душевное состояние; отчего же они не укажут средств низвести каторжника на степень скота, чувствующего физическую боль и чуждого душевных страданий?

Так думала, так не столько думала, как инстинктивно чувствовала В. Засулич. Я говорю ее мыслями, я говорю почти ее словами. Быть может, найдется много экзальтированного, болезненно-преувеличенного в ее думах, волновавших ее вопросах, в ее недоумении. Быть может, законник нашелся бы в этих недоумениях, подведя приличную статью закона, прямо оправдывающую случай с Боголюбовым: у нас ли не найти статьи закона, коли нужно ее найти? Быть может, опытный блюститель порядка доказал бы, что иначе поступить, как было поступлено с Боголюбовым, и невозможно, что иначе и порядка существовать не может. Быть может, не блюститель порядка, а просто практический человек сказал бы, с полной уверенностью в разумности своего совета: "Бросьте вы, Вера Ивановна, это самое дело: не вас ведь выпороли".

Но и законник, и блюститель порядка, и практический человек не разрешил бы волновавшего Засулич сомнения, не успокоил бы ее душевной тревоги. Не надо забывать, что Засулич -- натура экзальтированная, нервная, болезненная, впечатлительная; не надо забывать, что павшее на нее, чуть не ребенка в то время, подозрение в политическом преступлении, подозрение не оправдавшееся, но стоившее ей двухлетнего одиночного заключения, и затем бесприютное скитание надломили ее натуру, навсегда оставив воспоминание о страданиях политического арестанта, толкнули ее жизнь на тот путь ив ту среду, где много поводов к страданию, душевному волнению, но где мало места для успокоения на соображениях практической пошлости.

В беседах с друзьями и знакомыми, наедине днем и ночью среди занятий и без дела Засулич не могла оторваться от мысли о Боголюбове, и ни откуда сочувственной помощи, ни откуда удовлетворения души, взволнованной вопросами: кто вступится за опозоренного Боголюбова, кто вступится за судьбу других несчастных, находящихся в положении Боголюбова? Засулич ждала этого заступничества от печати, она ждала оттуда поднятия, возбуждения так волновавшего ее вопроса. Памятуя о пределах, молчала печать. Ждала Засулич помощи от силы общественного мнения. Из тиши кабинета, из интимного круга приятельских бесед не выползало общественное мнение. Она ждала, наконец, слова от правосудия. Правосудие... Но о нем ничего не было слышно.

И ожидания оставались ожиданиями. А мысли тяжелые и тревоги душевные не унимались. И снова, и снова, и опять, и опять возникал образ Боголюбова и вся его обстановка.

Не звуки цепей смущали душу, но мрачные своды мертвого дома леденили воображение; рубцы -- позорные рубцы -- резали сердце, и замогильный голос заживо погребенного, звучал:

Что ж молчит в вас, братья, злоба,

Что ж любовь молчит?

И вдруг внезапная мысль, как молния, сверкнувшая в уме Засулич: "О, я сама! Затихло, замолкло все о Боголюбове, нужен крик, в моей груди достанет воздуха издать этот крик, я издам его и заставлю его услышать!" Решимость была ответом на эту мысль в ту же минуту. Теперь можно было рассуждать о времени, о способах исполнения, но само дело, выполненное 24 января, было бесповоротно решено.

Между блеснувшею и зародившеюся мыслью и исполнением ее протекли дни и даже недели; это дало обвинению право признать вмененное Засулич намерение и действие заранее обдуманным.

Если эту обдуманность относить к приготовлению средств, к выбору способов и времени исполнения, то, конечно, взгляд обвинения нельзя не признать справедливым, но в существе своем, в своей основе, намерение Засулич не было и не могло быть намерением хладнокровно обдуманным, как ни велико по времени расстояние между решимостью и исполнением. Решимость была и осталась внезапною, вследствие внезапной мысли, павшей на благоприятную, для нее подготовленную, почву, овладевшей всецело и всевластно экзальтированной натурой. Намерения, подобные намерению Засулич, возникающие в душе возбужденной, аффектировав ной, не могут быть обдумываемы, обсуждаемы. Мысль сразу овладевает человеком, не его обсуждению она подчиняется, а подчиняет его себе и влечет за собою. Как бы далеко ни отстояло исполнение мысли, овладевшей душой, аффект не переходит в холодное размышление и остается аффектом. Мысль не проверяется, не обсуждается, ей служат, ей рабски повинуются, за ней следуют. Нет критического отношения, имеет место только безусловное поклонение. Тут обсуждаются и обдумываются только подробности исполнения, но это не касается сущности решения. Следует ли или не следует выполнить мысль,-- об этом не рассуждают, как бы долго ни думали над средствами и способами исполнения. Страстное состояние духа, в котором зарождается и воспринимается мысль, не допускает подобного обсуждения; так вдохновенная мысль поэта остается вдохновенною, не выдуманною, хотя она и может задумываться над выбором слов и рифм для ее воплощения.

Мысль о преступлении, которое стало бы ярким и громким указанием на расправу с Боголюбовым, всецело завладела возбужденным умом Засулич. Иначе и быть не могло: эта мысль как нельзя более соответствовала тем потребностям, отвечала на те задачи, которые волновали ее.

Руководящим побуждением для Засулич обвинение ставит месть. Местью и сама Засулич объяснила свой поступок, но для меня представляется невозможным объяснить вполне дело Засулич побуждением мести, по крайней мере мести, понимаемой в ограниченном смысле этого слова. Мне кажется, что слово "месть" употреблено в показании Засулич, а затем и в обвинительном акте, как термин наиболее простой, короткий и несколько подходящий к обозначению побуждения, импульса, руководившего Засулич.

Но месть, одна "месть" была бы неверным мерилом для обсуждения внутренней стороны поступка Засулич. Месть обыкновенно руководится личными счетами с отомщаемым за себя или близких. Но никаких личных, исключительно ее, интересов не только не было для Засулич в происшествии с Боголюбовым, но и сам Боголюбов не был ей близким, знакомым человеком.

Месть стремится нанести возможно больше зла противнику; Засулич, стрелявшая в генерал-адъютанта Трепова, сознается, что для нее безразличны были те или другие последствия выстрела. Наконец, месть старается достигнуть удовлетворения возможно дешевою ценой, месть действует скрытно, с возможно меньшими пожертвованиями. В поступке Засулич, как бы ни обсуждать его, нельзя не видеть самого беззаветного, но и самого нерасчетливого самопожертвования. Так не жертвуют собой из-за одной узкой, эгоистической мести. Конечно, не чувство доброго расположения к генерал-адъютанту Трепову питала Засулич; конечно, у нее было известного рода недовольство против него, и это недовольство имело место в побуждениях Засулич, но ее месть всего менее интересовалась лицом отомщаемым; ее месть окрашивалась, видоизменялась, осложнялась другими побуждениями.

Вопрос справедливости и легальности наказания Боголюбова казался Засулич не разрешенным, а погребенным навсегда,-- надо было воскресить его и поставить твердо и громко. Униженное и оскорбленное человеческое достоинство Боголюбова казалось невосстановленным, несмытым, неоправданным, чувство мести ~ неудовлетворенным. Возможность, повторения в будущем случаев позорного наказания над политическими преступниками и арестантами казалась не предупрежденной.

Всем этим необходимостям, казалось Засулич, должно было удовлетворить такое преступление, которое с полной достоверностью можно было бы поставить в связь со случаем наказания Боголюбова и показать, что это преступление явилось как последствие случая 13 июля, как протест против поругания над человеческим достоинством политического преступника. Вступиться за идею нравственной чести и достоинства политического осужденного, провозгласить эту идею достаточно громко и призвать к ее признанию и уверению,-- вот те побуждения, которые руководили Засулич, и мысль о преступлении, которое было бы поставлено в связь с наказанием Боголюбова, казалось, может дать удовлетворение всем этим побуждениям. Засулич решилась искать суда над ее собственным преступлением, чтоб поднять и вызвать обсуждение забытого случая о наказании Боголюбова.

Когда я совершу преступление, думала Засулич, тогда замолкнувший вопрос о наказании Боголюбова восстанет; мое преступление вызовет гласный процесс, и Россия, в лице своих представителей, будет поставлена в необходимость произнести приговор не обо мне одной, а произнести его, по важности случая, в виду Европы, той Европы, которая до сих пор любит называть нас варварским государством, в котором атрибутом правительства служит кнут.

Этими обсуждениями и определились намерения Засулич. Совершенно достоверным поэтому представляется то объяснение Засулич, которое притом же дано было ею при самом первоначальном ее допросе и было затем неизменно поддерживаемо, что для нее было безразлично: будет ли последствием произведенного ею выстрела смерть или только нанесение раны. Прибавлю от себя, что для ее целей было бы одинаково безразлично и то, если б выстрел, очевидно, направленный в известное лицо, и совсем не произвел никакого вредного действия, если б последовала осечка или промах. Не жизнь, не физические страдания генерал-адъютанта Трепова нужны были для Засулич, а появление ее самой на скамье подсудимых, вместе с нею появление вопроса о случае с Боголюбовым.

Было безразлично, совместно существовало намерение убить или ранить; намерению убить не отдавала Засулич никакого особенного преимущества. В этом направлении она и действовала. Ею не было предпринято ничего для того, чтобы выстрел имел неизбежным следствием смерть. О более опасном направлении выстрела она не заботилась. А, конечно, находясь в том расстоянии от генерал-адъютанта Трепова, в каком она находилась, она, действительно, могла бы выстрелить совершенно в упор и выбрать самое опасное направление. Вынув из кармана револьвер, она направила его так, как пришлось: не выбирая, не рассчитывая, не поднимая даже руки. Она стреляла, правда, в очень близком расстоянии, но иначе она и не могла действовать. Генерал-адъютант Трепов был окружен своею свитою, и выстрел на более далеком расстоянии мог грозить другим, которым Засулич не желала вредить. Стрелять совсем в сторону было совсем дело не подходящее: это сводило бы драму, которая нужна была Засулич, на степень комедии.

На вопрос о том, имела ли Засулич намерение причинить смерть или имела намерение причинить только рану, прокурор остановился с особенной подробностью. Я внимательно выслушал те доводы, которые он высказал, во я согласиться с ними не могу, и они все падают перед соображением о той цели, которую имела В. Засулич. Ведь не отвергают же того, что именно оглашение дела с Боголюбовым было для В. Засулич побудительного причиною преступления. При такой точке зрения мы можем довольно безразлично относиться к тем обстоятельствам, которые обратили внимание господина прокурора, например, что револьвер был выбран из самых опасных. Я не думаю, чтобы тут имелась в виду наибольшая опасность; выбирался такой револьвер, какой мог удобнее вой. ти в карман: большой нельзя было бы взять, потому ч|то он высовывался бы из кармана,-- необходимо было взять револьвер меньшей величины. Как он действовал -- более опасно или менее опасно, какие последствия от выстрела могли произойти,-- это для Засулич было совершенно безразлично. Мена револьвера произведена была без ведения Засулич. Но если даже и предполагать, как признает возможным предполагать прокурор, что первый револьвер принадлежит В. Засулич, то опять-таки перемена револьвера объясняется очень просто: прежний револьвер был таких размеров, что не мог поместиться в кармане.

Из книги Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века автора Потапчук И. В.

Дело Бартенева А. М. Бартенев предан суду по обвинению в умышленном убийстве артистки Марии Висновской. По обвинительному акту дело состояло в следующем. В феврале 1890 года кто-то из знакомых Бартенева представил его Висновской в кассе Варшавского драматического

Из книги Наследство в России. Игра по правилам и без автора Чудинов Дмитрий

Дело Грузинского Настоящее дело было рассмотрено Острогожским окружным судом 29--30 сентября 1883 г. Князь Г. И. Грузинский обвинялся в умышленном убийстве бывшего гувернера своих детей, впоследствии управляющего имением жены Грузинского -- Э. Ф. Шмидта. Предварительным

Из книги автора

Дело Максименко1 1Обстоятельства дела изложены перед речью Н. И. Холева (см. стр. 821-- 826). Ф. Н. Плевако выступал в Таганрогском окружном суде, заседания которого проходили в Ростове и/Д 15--20 февраля 1890 г. Завтра к этому часу вы, вероятно, дадите нам ваше мнение о свойстве

Из книги автора

Дело Давида и Николая Чхотуа и др. (Тифлисское дело) 22 июля 1876 г. между девятью и десятью часами вечера было установлено исчезновение из дома Нины Эрастовны Андреевской, временно проживающей вместе с матерью в Тифлисе (Тбилиси). На другой день утром ее труп был найден

Из книги автора

Дело Мироновича1 1Обстоятельства дела изложены перед речью С. А. Андреевского. А. И. Урусов выступал по делу в качестве представителя гражданского истца. Господа судьи, господа присяжные заседатели! После той, в высшей степени содержательной речи, которую вы только

Из книги автора

Дело Лебедева1 1Обстоятельства настоящего дела излагаются в первой части речи К. Ф. Хартулари. Рассматривалось оно С. Петербургской судебной палатой по апелляционной жалобе подсудимого 9 ноября 1889 г. Господа судьи! Настоящее обвинение, предъявленное прокурорской

Из книги автора

Дело Левенштейн Сущность обвинения Марии Левенштейн по обвинительному заключению состояла в том, что она, придя 2 мая на квартиру Элеоноры Михневой с заранее обдуманным намерением лишить ее жизни, выстрелила в последнюю дважды из револьвера, чем причинила ей только

Из книги автора

Дело Максименко Настоящее дело рассматривалось в начале 1890 года в Таганрогском окружном суде, но потом правительствующим сенатом было кассировано вследствие протеста прокурора и передано для нового рассмотрения в Харьковский окружной суд, где и решено

Из книги автора

ДЕЛО ОВСЯННИКОВА Заседание С.-Петербургского окружного суда с участием присяжных заседателей, 25 ноября-5 декабря 1875 г.Суду преданы по обвинению в умышленном поджоге мельницы, на которой жили люди и хранились запасы казенной муки, коммерции советник, с.-петербургский

Из книги автора

Из книги автора

ДЕЛО МЕЛЬНИЦКИХ Заседание Московского окружного суда с участием присяжных заседателей, 16-22 декабря 1883 г.По обвинению в укрывательстве и расходовании похищенных казначеем Воспитательного дома Федором Илиодоровичем Мельницким 307 тысяч 500 рублей преданы были суду дети

Из книги автора

Семейное дело Что представляет собой современный российский семейный бизнес? К сожалению, серьезные исследования на эту тему отсутствуют, а понятие «семейная фирма» никак не определено в законодательстве. Косвенные данные свидетельствуют о том, что весь российский

Вам могут быть интересны следующие материалы

Елки

Вязаные

Поздравления

Новый год

Сценарии

Игрушки для елки

© 2024 Новогодний портал. Елки. Вязание. Поздравления. Сценарии. Игрушки. Подарки. Шары